Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

— Признаюсь, что я почувствовал некоторое облегчение. Я очень опасался, что она, по своей политической принципиальности, будет настаивать, чтобы свадьба состоялась у нас в доме и ее родители получили наглядный урок. Я воображал себе страх и муки, которые обрушились бы на моих родителей. Как бы они готовились к приему важных гостей из Лондона. Как бы суетились и влезали в долги — и все равно бы это выглядело убого и нищенски, потому что их фантазия не способна представить даже будничный уровень потребления высоких гостей. Конечно, те бы приехали. И тетушки, и дядюшки. Но приехали бы не на свадьбу, а на смотрины, на потешный аттракцион. А для этого я слишком дорожу своим домом.

— Не думаю, — замечает Базиль, — что противоположная ситуация оказалась для ваших родителей менее унизительна. Но по крайней мере это их не разорило, верно?

Он берет с письменного стола бутылку и наполняет бокалы, предварительно посмаковав глоточек и одобрительно кивнув головой.

— Давайте выпьем за то, — торжественно произносит он, — что вот мы смогли собраться здесь, представители трех разных стран, и каждый на свой манер спасся, и каждый на свой манер вышел из игры. За то, что мы можем говорить и понимать друг друга, я убежден даже, что каждый мог бы говорить на своем языке — и его бы поняли. Да соединит нас навеки сент-эмильен пятьдесят шестого года!

Несколько шокированный тем, что Эдвард осушил свой бокал залпом, тогда как сам он столько времени смаковал один-единственный глоток, Базиль приветствует англичанина и Боде и отставляет бокал.

— Катарина ждала ребенка, — говорит Эдвард. — Но он у нее погиб.

После этого Эдвард долго молчит. Базиль вновь ему наливает. Эдвард хватает бокал, но затем ставит его на стол, даже не пригубив.

— Не думаю, чтобы эта потеря имела такое значение, какое вы ей сейчас приписываете. Катарина очень быстро оправилась. По крайней мере держалась она мужественно. Или разыгрывала мужественность. Она много помогала мне по части внеклассной работы. Узнала у меня имена трудных учеников и прилагала все старания, чтобы войти в контакт с их родителями. Я наблюдал в школе только отражение нищеты, она столкнулась с ней лицом к лицу в реальной действительности. Все было прекрасно, пока однажды во время пустяковой перепалки — у нас скисло молоко, потому что я утром забыл поставить его в холодильник, — у нее не вырвалась эта фраза, я в точности ее запомнил: «Я же не думала, что нам придется считать каждое пенни».

Она тотчас извинилась. Не потому, что на самом деле сожалела о сказанном, а потому лишь, что осознала: это в корне противоречит ее же собственной концепции. Нам не приходилось дрожать над каждым пенни, но и бросаться фунтами мы тоже не могли.

— Вы не приняли ее извинение? — спрашивает Базиль.

— Я его выслушал. Но ведь, чтобы лодка опрокинулась, достаточно одной волны. Потом море может успокоиться, но лодку со дна не вернешь.

Аргументов в споре у меня было предостаточно. Я-то не кичился своим пролетарским происхождением. Это Катарина боролась за признание, за то, чтобы не зависеть от случайностей своего рождения. Но ведь в глубине души она презирала тех, с кем хотела быть солидарна. В то же время она понимала, что одной солидарности недостаточно. Она требовала от себя еще и любви. Но что она могла поделать с собственным высокомерием?

Базиль вновь пытается его переубедить:

— Это с вашей стороны всего лишь абсурдное и совершенно чудовищное обвинение.

— Поверьте мне, доктор, когда дети из привилегированных слоев примыкают к социалистам, они никогда не могут отделаться от притязаний на духовное руководство. Вы должны это знать, вы ведь и сами из верхов.

— Не совсем из верхов, — уточняет Базиль. — Но я и не социалист. Однажды я был близок к тому, чтобы примкнуть к ним, меня начала убеждать нищета людей. Но я все же уклонился. Это, конечно, не означает, что я недостаточно страдал и не мог бы потерять терпение.

— Да, — говорит Эдвард, — в результате вы сделались спасателем. Выбегаете из своей библиотеки, спасаете кого ни попадя и удаляетесь обратно. Вам безразлично, что спасенный будет делать с подаренной ему жизнью. Если случаю угодно, вы даже угостите его красным вином.

Боде чувствует себя неловко.

Он охотно дослушал бы эту историю в дружеском кругу, за бокалом доброго вина, но чтобы никто при этом не страдал и никто никого не оскорблял.

— Люблю истории с концом, — вмешивается он. — Дождемся ли мы когда-нибудь продолжения?

Базиль меланхолически улыбается, берет с письменного стола еще одну бутылку вина, вновь отпивает глоточек и конфиденциально кивает бутылке.

— Разве оно не превосходно?! — восклицает он.

Эдвард смеется.

— Замечательное вино, насколько я могу судить, просто замечательное.

Боде облегченно вздыхает.