Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

— После того как Катарина высказалась по поводу моего скромного дохода, — продолжает Эдвард прерванный рассказ, — я старался работать как одержимый. Все искал побочных заработков, брал заказы на пособия от педагогических издательств, вечерами читал лекции и отказался от своего прежнего замысла: работы над историей промышленного развития Англии. Катарине это тоже не понравилось. Я был обязан, как она выразилась, осуществить себя как личность; мне чудилась в этих словах лишь деловитость, свойственная людям ее класса.

От нашего первого отпуска мы ожидали больших перемен и отдаления от будней, чем способно предоставить даже такое красивое побережье. И быть может, желание раз навсегда избавиться от наших трудностей и погнало меня в воду во время сильного прибоя. Я испытал страх. Но одновременно мне почему-то была бесконечно приятна мысль, что я могу утонуть. По мере того как слабели мои силы, мне все больше казалось, что я плыву домой, в Англию. Вернее, что меня туда несет. Я думал не о смерти. О возвращении домой.

— То была улитка, — говорит Базиль.

Эдвард его не понимает.

— Накануне мы отлично поужинали. Пошли в дорогой ресторан, веселились от души. Истратили уйму денег. Вечер был просто замечательный. Но утром я понял, почему Катарина казалась в тот вечер такой счастливой. Дело в том, что несколько часов мы жили так, как живут люди ее круга.

Боде вносит уточнение:

— Это вы так толкуете.

— Нет, это было именно так. Не более чем примитивная радость от устриц и шампанского. Я вовсе не имею ничего против. Но я-то был не на месте в том дорогом ресторане. Мне даже чудилось временами, что ей за меня стыдно: я не умею взять нужный повелительный тон с официантами.

— Это еще не причина, чтобы покончить с собой, верно?

— Я выплыл в море, будто обратившись к оракулу. С таким чувством, должно быть, люди входили в дельфийский храм. Волны тебя несут. И волны же тебя губят. Ты принимаешь и то и другое — или тебе не получить ничего. Да, я испытывал страх. Но страх утонуть был все же куда меньше, чем страх, что тебя снова сейчас швырнет к земле; это же чувство я испытал, когда впервые вступил в более высокие сферы общества. Я видел Катарину, она махала мне с берега, я чувствовал: она тянет меня назад, за ту границу, которую я уже оставил позади. И я плыл все дальше от берега. Впрочем, потом мне уже сделалось как-то все равно. Я ничего не видел, кроме сверкающей солнечной дорожки. Я плыл к солнцу.

— Да, — говорит Базиль, — все было именно так. В точности так.

— Дальше я ничего не помню. Первое, что я увидел, когда пришел в сознание, было лицо. Ваше лицо, доктор Базиль. И немного повыше — другое лицо. Ваше, мистер Боде.

Боде вновь объясняет:

— Мы вас вовсе не спасали. Это сделал Леден, служащий пляжа. Простой рабочий парень. Когда сезон кончается, он таскает щебенку, асфальтирует дороги.

— Я его знаю. Катарина разрисовала мне его сущим ангелом. Он-де не обязан был плыть за мной при таких волнах. Его толкнула на это классовая солидарность.

— Какая чепуха, — говорит Базиль.

— Она притащила его ко мне в больницу. Он неловко переминался с ноги на ногу возле моей кровати. Я поблагодарил его. Он ретировался. Катарина была в восторге от его скромности и самоотверженности. А я лежал такой беспомощный и несчастный от своего спасения. Я сказал ей, чтобы она от него отстала, не вздумала давать деньги или делать подарки. Она погубит его своей близостью. Погубит то, чем сама восхищается. Как погубила меня.

— Я высказал ей все, о чем молчал долгие годы. Другой смысл оракула, вы понимаете? Моя жертва была отвергнута. Я погубил Катарину. Она уехала. И мне никогда не изменить тот факт, что я спасся.

Базиль встает.

— Эдвард, вы будете ночевать здесь. У мсье Боде это невозможно: у него слишком сырые комнаты.

— Жертва, принесенная у берегов Франции! — говорит Эдвард. — Как просто и как красиво все могло бы кончиться! Какое соответствие теории, какое трагическое украшение в глазах людей ее круга! О, почему мне не дано было все решить таким образом?!

Базиль протягивает англичанину руку, помогает ему выбраться из кресла и уводит из библиотеки.

Когда он возвращается, Боде уже ушел.

Боде сидит в своем доме с пауками. Выпивает еще один кальвадос. Размышляет. Безрезультатно.

Он записывает в свой дневник: «Повсюду стерегут спасатели. Надо быть настороже».

Он вытягивается на своей раскладушке. Укрывается спальным мешком. Смотрит, как от ветра раскачивается электрическая лампочка на потолке; с мыслью, что ее надо выключить, засыпает.

15

В редкие безветренные дни между домами поселяется жара.

Теплый туман накрывает бухту, окутывает меловые скалы, гасит краски. Туманная завеса над морем обрывается метрах в ста от берега. Пловцы делают два-три гребка и пропадают из глаз.

Старик Фулон утверждает, что в такие дни рыба, едва вынутая из сети, начинает тухнуть. Он сидит на молу, болтает ногами; рядом стакан кальвадоса. «Au tangage!»[104] — говорит он самому себе, имея в виду не только свое суденышко.

Эдвард принял приглашение Боде.