Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Марианна не претерпевает никаких изменений. И однако Боде охотно придал бы своим воспоминаниям о ней новый поворот, кое-что изобрел, например что она повстречала в лесу над озером мальчишку из плоннеровского трактира, отобрала у него нацистские регалии, сказала решительно: «Не прикасайся к оружию, оставь лежать где лежит, ты пойдешь с нами; как тебя зовут?» А мальчуган твердил бы что-то про приказ, про долг перед Германией, про измену. Марианна бы с ним говорила, а потом взяла бы его за руку и вывела из леса. Через много лет он приехал бы к ней в гости в Берлин…

Так, сидя на бетонной скамье возле пляжа, в воображаемой палатке из прозрачной фольги, отражающей солнечные лучи, Боде разыгрывает сказку о новом платье короля, изобретает маски и костюмы, радуется им, производит инвентаризацию, жаждет узнать, что же в конце концов остается.

Эдвард трудился усердно и планомерно. Он с гордостью предъявил Боде отремонтированную комнату. Боде его поблагодарил.

Он повел англичанина на прогулку — на меловые скалы, к старым бункерам.

— Вот бы здесь уснуть, в высокой траве, у самого края, — мечтательно говорит Эдвард. Незаметно перекатиться через край. Сверзиться вниз. Так часто это происходит с ним во сне. На этот раз его бы не подхватила неведомая рука, он бы рухнул на камни пляжа и волны смыли его в море.

Нет, он ничего такого не имеет в виду.

Но всю прогулку он не способен говорить уже ни о чем, кроме упущенной кончины; и главное, ничего уже не поправить, мгновение безвозвратно упущено, второй такой возможности не будет.

Боде один продолжает свой путь по лугам, а Эдвард остается на том месте, где скалы после обвала образовали широкую выемку и где открывается вид на море. Он ложится на живот в высокую траву, кладет голову на руки и смотрит в морскую даль, его взгляд уносится через Ла-Манш, в направлении Англии.

Боде о нем не тревожится.

Менее спокоен Боде за свое будущее. Что ему остается, если твердо установленные причины, по которым он навсегда расстался с Германией, вдруг оказываются шаткими и несостоятельными, в лучшем случае имеют резон для него одного?

Одно только предположение, что он мог допустить ошибку в оценке событий, настроений, официальных формул (речь идет, конечно, не об ошибке объективной — нет сомнений, что в Германии налицо все то же отвращение к свободе, исконная немецкая болезнь, — но об ошибке в отношении себя самого, ибо, возможно, его личность определяют совсем не те переживания, не тот опыт, который он, в расширенном смысле слова, называл «политическим»; этот политический опыт он всегда считал главным, определяющим, а то частное, личное, что всплывает сейчас из глубин его души, — второстепенным и незначительным), — так вот, одно только подобное предположение способно было нарушить шаткое равновесие, в котором он жил со времени перехода границы.

В таком случае он должен считать себя беглецом — не от своей страны, но от самого себя — и признать правоту утверждения Марцина в его первом и единственном письме в Ле-Пти-Даль: «Если у тебя есть мужество, ты вернешься».

Солнце висит над самой гладью просторов Атлантики. Эдвард, Боде и Базиль сидят на террасе трактира и пьют красное вино.

Врач не говорит о том, что так явственно ощущает: беспокойство в душе немца, беспокойство в душе англичанина.

Медленнее, чем обычно, мимо террасы на стоянку проходит мадам Крокизон с двумя своими щенками. Она приветствует сидящих на террасе, дает время своим бульдогам все хорошенько обнюхать, по виду нетерпеливо, но не слишком решительно тянет их за красные поводки и бранит, будто они не дают ей сдвинуться с места. Но, как она ни затягивает свое пребывание возле террасы, ей не узнать, о чем говорят эти трое. В душе она горячо сожалеет, что не выучила в свое время английский.

Она услышала бы, что доктор Базиль рассказывает о смерти старой крестьянки на верхних лугах. У ее старика, говорит Базиль, наступил полный упадок сил; хотя жена ему давно уже ни в чем не помогала, а только сидела у окошка и глядела, как он подрезает яблони, вскапывает огород, косит траву, сажает картофель, этот взгляд из окошка, как утверждает старик, придавал ему силы: для нее он работал, под ее взглядом проходила боль в спине, для кого ему теперь надрываться, для кого поддерживать силы.

— Он намерен продать свой домишко, — сообщает Базиль. — Вот вам шанс, Эдвард, купите! Отбросьте ложный стыд. Как жизнь обходится с домами, так она обходится и с людьми. Верно?

Эдвард безучастно качает головой.

Врач начинает небольшую лекцию о морали, рассчитывая своими рискованными тезисами вызвать на спор англичанина или немца; он надеется, что рано или поздно тот либо другой проговорится о причинах своего душевного беспокойства, которое, как все на свете, несомненно, имеет отношение к морали.

Базиль надеется напрасно.

Эдвард смотрит на солнце.

Боде уставился в свой бокал.

Врач находит свой монолог бесполезным и обрывает себя на полуслове. Ни Эдвард, ни Боде этого не замечают.

Мадам Гено, которая едет на велосипеде вниз, к бухте, видит на террасе трех молчащих мужчин.