Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

У набережной мадам Гено слезает с велосипеда и устремляет взгляд на море, изо всех сил стараясь уловить, что говорится за ее спиной; она ровно ничего не слышит, и это ее озадачивает; она вновь садится на велосипед и, не поздоровавшись, с чувством, что ею пренебрегли, катит обратно.

Тогда начинает говорить Эдвард.

— На одном озере в Австралии, — ни с того ни с сего произносит он, — стали умирать пеликаны.

Базиль и Боде переглядываются. Молчат.

— Где-то я об этом читал, — поясняет Эдвард. — Вам это не скучно?

Базиль отвечает:

— Ни в коей мере, пожалуйста, продолжайте!

— Назвали это экологической катастрофой, — продолжает Эдвард, — но пеликаны умирали от собственной глупости. Небольшой заболоченный пруд в глубине Австралийского континента как-то наполнился водой. Пять лет подряд, весной и осенью, выпадало необычайно много осадков. В результате озерцо стало полноводным, впадающие в него ручьи превратились в реки, количество рыбы увеличилось, а бедная прежде местность со скудной растительностью стала зеленым райским уголком. Непонятным образом об этом чуде проведали пеликаны с побережья. Они снялись с места и полетели в глубь материка, поселились на том озере, стали плодиться и размножаться. Три года продолжалось их счастье. Но дожди прекратились. Уровень воды понемногу понизился, реки снова стали ручейками, рыба подохла.

Но пеликаны не улетали. Среди них начался голод. Чем больше они голодали, тем больше надеялись на повторение чуда. Когда первые птицы наконец пустились в путь, чтобы из опустошенных мест вернуться к старым гнездовьям на побережье, было уже слишком поздно — они так ослабели, что вынуждены были через несколько миль прервать свой полет. Они погибли. Те, что вылетели следом за ними, одолели всего несколько сот метров. Оставшиеся даже не пытались взлететь. Они апатично ожидали смерти. Егеря пытались выстрелами принудить их к бегству. Но тщетно. Пеликаны один за другим умирали в своем раю, который сами искали и нашли.

Базиль улыбается. Отпивает из бокала. Вид у него до странности довольный.

— Больше всего на свете люблю поучительные истории, — говорит он. — Нет ли у вас тоже какой-нибудь в запасе, мсье Боде?

Бывали в Тарринге летние вечера, когда истории буквально обгоняли одна другую. Пока Марцин восседал на своем троне. Пока Боде жарил мясо. Пока Марианна готовила салаты.

Вокруг садового стола сидели друзья Марцина. За глаза он называл их культурной шарашкой. В глаза злословил вместе с ними об отсутствующих, которых приглашали в другие дни.

И вот начинались истории о былых временах, о 68-м годе, о сегодняшнем трудном сопротивлении и о том, как нелегко сейчас быть левым. Редакторы жаловались на перекрестную цензуру; правда, на следующий день они сами выступали цензорами своих коллег. Литераторы жаловались: для того чтобы нынче добиться успеха, нужно быть либо высланным из ГДР, либо соответственным образом там пострадавшим. В издательствах предпочитают рукописи, поступившие прямо из заключения. Когда кончали перебирать общие беды, начинались личные: семейные ссоры, болезни, низкие гонорары, неприятности с машинами.

При случае договаривались о рецензиях, подсказывали друг другу, в какой телекомпании какому редактору требуется тот или иной материал.

Боде в такие вечера любил стоять у огня. Переворачивал мясо. Заливал взметнувшиеся языки пламени пивом.

Сам он говорил мало.

— Поскольку вы меня так хитро просите, — начинает Боде, — я расскажу вам один случай. Из немецкой жизни.

— Ничего другого я от вас и не ожидал, — говорит Базиль.