Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

— Один печатник из большого западногерманского города как-то ненароком, сам не зная почему, вступил в конфликт с полицией. Несмотря на почтенный возраст — а было ему семьдесят три года, — он владел всего только маленькой типографией, расположенной на заднем дворе. Полиция произвела там обыск, во время которого — позднее так и не удалось установить, по чьей вине, — было сломано несколько больших фильтров, поврежден печатный станок, разбиты матрицы, рассыпано несколько упаковок краски, хотя обыск производился с одной только целью: найти оригинал и печатную форму листовки, которую некая группа, причисленная прокуратурой к левоэкстремистским, отпечатала в этой типографии и распространяла в городе. Листовка была конфискована, по ней было возбуждено судебное дело, причем, согласно тогдашнему закону, наказание грозило не только авторам и распространителям, но и тому, кто отпечатал это довольно-таки хаотическое воззвание. Вследствие этого старый типограф — который даже печатал-то не сам, а лишь предоставил свою печатню молодым людям, как делал это и раньше, с другими группами, — был после обыска препровожден в участок, где с ним обошлись не слишком вежливо, досконально выспрашивая его о политических взглядах. После того как он сообщил, что во времена «третьего рейха» сидел в Дахау, один из чиновников заметил: «Видимо, недостаточно долго»; тут старик настолько раскипятился, что начал бушевать, а это привело к весьма грубым ответным мерам со стороны полиции. Старика утихомирили и, поскольку не хотели иметь с ним дальнейших неприятностей, освободили, вытолкали из участка и — с рекомендацией найти себе местечко в богадельне, а лучше в тюрьме — отослали домой. На следующее утро привратница соседнего дома нашла его повесившимся в своей мастерской. Рядом болтался изготовленный им собственноручно свежий плакат, подвешенный для просушки, на котором было напечатано: «Германия, пошла ты к черту!»

— Что же было потом? — спрашивает Эдвард.

— Ровно ничего, — отвечает Боде.

Базиль говорит в заключение:

— Я вам обоим очень благодарен. Я не задавал вопросов, но вы дали мне исчерпывающие ответы.

В иссиня-черный цвет окрасилось небо над меловыми скалами. Над трактиром, накренясь, висит ковш Большой Медведицы. Над горизонтом узкая светлая полоса бирюзового цвета.

Легкое шипение набегающего прибоя достигает террасы. Во тьме едва различимы пикирующие полеты ласточек вокруг дома.

Трое мужчин неподвижно сидят за столом.

Чуть позже — разговоров больше никаких уже не велось — доктор Базиль поднимается.

Он хочет еще немного походить по пляжу. Не составит ли кто-нибудь ему компанию?

Эдвард не реагирует.

Боде идет с Базилем.

Они смотрят, как рыбак Фулон с двумя помощниками спускает на воду лодку, зажигает фонарь, заводит мотор и лодка медленно отплывает, колеблющаяся световая точка.

Базиль говорит:

— При всем старании не могу понять, что его так тянет в Англию, ведь он мог бы жить и здесь.

Боде отвечает:

— Это его родина. Ему страшно.

Они идут по камням. У самой кромки воды. До южной оконечности меловых скал. Базиль цепляется за руку Боде. Потом они так же бредут назад, подходят к лестнице, и здесь врач останавливается и задает вопрос:

— Очень плохие вести из Германии, мсье Боде?

Когда немец медлит с ответом, врач сам прерывает его молчание:

— Не отвечайте! Я хотел бы только подольше не расставаться с иллюзией, что и осенью, и зимой мы еще будем коротать вечера за беседой в моей библиотеке или в вашей кухне у камина. Извините.

Он поворачивается к Атлантике.

— Видите ли, мсье, улитка сейчас спит. С тех пор как моя дочь не вернулась, я все время боялся сойти с ума. Не то чтобы приобрести какую-нибудь забавную милую манию, нет — стать таким же безнадежно сумасшедшим, как все здесь. Я слишком стар, чтобы еще раз менять местожительство. Слишком стар, чтобы поверить, что в другом месте будет по-другому. Мне хочется покоя, мсье. Покоя, но не одиночества. Что же мне делать? Надеяться на плохие вести из Германии? Я мог бы написать вашему канцлеру, чтобы он оставался при своей политике. Спокойной ночи, мсье Боде!

Базиль медленно начинает подниматься по лестнице. На третьей ступеньке он хватается за перила, неуверенно останавливается. Чешуйки белого лака летят из-под его руки, кружась, опускаются вниз.

Боде медлит с ответом во второй раз.

Врач берет себя в руки, одолевает оставшиеся ступени. Со стоянки кричит на террасу:

— Au revoir, Monsieur Britannique![105]

Махая поднятой вверх правой рукой, врач исчезает во тьме между домами.

Боде садится на ступеньку и смотрит вниз, на мерцающий, пенящийся край Атлантики.