Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Айнхауз, сказала она, я еду в Айнхауз, и тут же вообразила себе отстраненную картину, как некто безразличным и усталым взглядом обводит панораму: светлая коробка — господский дом или дворец — в не очень густом парке, отгороженном от хозяйственного двора кирпичной стеной, за нею — большая, мощенная булыжником площадь, окаймленная выстроенными в нынешнем и прошлом веках службами, вокруг усадьбы — водяной ров, через который переброшены два моста со сторожками; хлева и амбары вдоль ведущих к полям дорог и на несколько большем отдалении кирпичные домишки и фахверковые хибары, где живут рабочие. Угодья Айнхауза составляли три тысячи моргенов[15]. Глазами она поискала дом. Она увидела его сверху, со старой полуразвалившейся вышки среди облетевших деревьев, с пустого хозяйственного двора в просвете между хлевами: вон он белеет за деревьями, занесенный снегом или тонущий в тумане.

Айнхауз, мрачная берлога, Айнхауз, мертвая пустота. Феликсу она говорила: вечная ночь, смутная угроза, твердыня пустоты, я не в силах выносить эту угрозу, не в силах выносить эту пустоту — пустоту огромного дома, пустоту надворных жилищ, пустоту двора.

Цифры послевоенных лет: 3 кухни во дворе, не считая хозяйства беженцев в доме. 3 кухарки: 1 для господ, 2 для всех прочих. 4 вида питания, по иерархическому принципу, без права перехода в более привилегированную категорию: первый — для управляющего, смотрителя, практикантов сельскохозяйственного училища, секретарши. Второй — для батраков, конюхов, садовников, лесников, дояров, пастухов. Третий — для домашней и кухонной прислуги: 3 горничных, 3 кухарок, 1 чистильщика обуви, 1 ключницы, 1 лакея, прачек. Четвертый стол предназначался для господ.

Фрагмент подвала: сводчатый коридор. По соседству с кухней, отведенной для беженцев, жил чистильщик сапог. Он был родом из Саксонии, по профессии столяр, и в дом пришел во время войны, отслужив радистом на флоте. С тех пор он и застрял в Айнхаузе. Его сын погиб в России. Он хранил его фотографию: верхом на лошади, в солдатской форме, с выброшенной для приветствия рукой. Сын был копией отца, а тот напоминал Ганса Альберса[16]: такой же голубоглазый, белокурый, с зализанными волосами. Герман Людвиг шепелявил. Когда он говорил, приросший к нижней челюсти язык натыкался на зубы. Жена от него сбежала. Так он и жил — трудяга немец, угрюмый тупица из тупиц, любитель маршей и псалмов, ставший с годами садистом — во имя злорадного утешения: он копил деньги на хорошее место на кладбище. Девятнадцать лет кряду чистил он сапоги, ботинки, ножи и колол дрова. Для души он держал кота. Коты у него постоянно менялись, потому что егерь стрелял их одного за другим. Его каморка в подвале: нары, над ними фотография сына, разодранный котами, продавленный диван, ветхое кресло, забранное толстыми металлическими прутьями окно, черные суконные занавески, сохранившиеся со времен светомаскировки, чайник (воды в котором, вскипяченной однажды на плитке в комнате, хватало на неделю) и все мухи на свете. Свисавшие с лампы липучки были бесполезны. Коты дрыхли вместе с ним на нарах либо полеживали на столе рядом с подшивкой журнала «В знании — сила». В комнате пахло застоявшимся сигарным дымом, рыбой, сапожным кремом, мокрыми пробками от шампанского, кошками и кухонным чадом.

Нередко ему приходилось чистить на дню больше пятнадцати пар обуви. Будь то сапоги или ботинки, он возвращал их только после того, как подметки блестели сильнее мысков и голенищ. Ржавые ножи он чистил таким способом: смешивал на деревянной дощечке золу с водой, пробкой от шампанского наносил смесь на лезвия и, напевая псалмы, драил до тех пор, пока ржавчина не исчезала совсем. Он показывал Августе, как это делается. Забавы ради она повторяла за ним.

НА ПЛОЩАДКАХ ОТДЫХА ПРОСЬБА НЕ СОРИТЬ ЗНАТОКИ СОВЕТУЮТ: ПРИСТЕГНИСЬ РЕМНЕМ!

Притаившись за дверью, Герман Людвиг караулил в сумраке подвальных коридоров спускавшихся за щепками горничных и кухарок. В нем жила неистребимая потребность дразнить их, толкать, унижать, мучить. Он никогда не любил женщин. Сбежавшая жена довела эту неприязнь до крайности. Поднимаясь с букетом цветов к Олимпии на последний этаж, что бывало несколько раз в году (в день ее рождения, на пасху, на троицу, на рождество, на Новый год), он надевал черный костюм. Правда, наряжался он и по случаю еженедельных походов в городок за рыбой для кота.