Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Напротив дяди жила двоюродная бабушка, бездетная вдова. Она изводила Августу своей нежностью. Августа панически боялась ее высохших, усыпанных старческой гречкой рук. Ее воротило от этих пунцовых крашеных рыбьих губ, мусоливших ей лицо и оставлявших ощущение могильного холода. Но она не смела воспротивиться, сплюнуть, убежать. Только потом она мчалась к умывальнику и подставляла лицо под холодную воду.

Олимпия же никогда не целовала Августу. Лишь изредка на прогулках брала ее за руку, если она уставала от ходьбы. Олимпия гордилась дочерью. От матери Августа унаследовала зубы, форму ушей, изгиб носа.

Дальше по коридору жила вдова Тирштигель, беженка из Висмара. Когда, задернув шторы, она ложилась вздремнуть после обеда, Йоханнес и Августа прокрадывались к ней в комнату и таскали печенье из хрустальной вазочки на столике перед кушеткой. Вдова покоилась на кушетке всеми своими телесами, спиной к стене. Уверенные, что она спит, они бесшумно поднимали крышку вазочки, но тут женщина открывала один глаз и следила за ними пристальным и зловещим взглядом, словно бы видела все это во сне. Вдова Тирштигель вела счет каждому печенью. После их вылазок она ничего не говорила и жаловалась воспитательнице, лишь заметив нехватку печений в шоколадной глазури, и Фрида Дибберс вместо нравоучений прибегала к другому способу воспитания — к побоям.

Да чего с ней цацкаться, говорил Йоханнес, как ни крадись, хоть на цыпочках, — все равно услышит.

В следующий раз они попросту взяли комнату штурмом. Фрида Дибберс отплатила им с двойной щедростью.

ЛАЙПХАЙМ/НОЙ-УЛЬМ

Узкий Дунай, прямая полоска воды между деревьями.

КАРЛСРУЭ 149 км

Фрагмент этажа (третий этаж): на самом верху жили хозяева дома, а с ними воспитательница, егерь, стрелявший котов чистильщика, какой-то профессор, помощник управляющего, двое практикантов и несколько незамужних барышень графского рода. В послевоенные годы дом в Айнхаузе населяло сто шесть человек. Лестничную клетку наполняли бесчисленные кухонные запахи — смесь капусты, свеклы, гороха и жареной картошки. Они поднимались из подвала, а когда беженцы стряпали у себя в комнатах, то проникали сквозь дверные щели в коридоры. Тем не менее господская кухня помещалась в отдельной пристройке. В доме не должно пахнуть едой — этому Олимпия придавала величайшее значение. Для лакея и горничных эта заповедь оборачивалась лишней беготней и одеревеневшими руками. Еда была вечно остывшей, за что приходилось извиняться перед гостями. Олимпия объясняла, что обычай держать кухню вне дома заведен еще предками, а традиции следует продолжать. То, что слуги валились с ног и еда была холодной, ее нисколько не волновало, главное — чтобы в доме не было посторонних запахов. Гости не перечили. Они либо мирились с этим, либо сами думали так же, как и Олимпия.

К обеду семейство переодевалось. Переодевались и слуги, они меняли будничное платье на парадное и через двор носили на подносах еду из кухни в дом. Поскольку все блюда подавались дважды, то слугам приходилось возвращаться с пустыми серебряными тарелками и супницами на кухню, а оттуда с новыми порциями опять в дом.

КЕМПИНГ АЙХЕН 5 км

КЕМПИНГ АЙХЕН 600 м

Августе вспомнилась картошка, которой кормили свиней, — горячие, лопнувшие голубовато-зеленые клубни: в детстве они с Йоханнесом лакомились ею за молочной фермой. Они доставали картофелины из дымящейся горы, которую, прежде чем насыпать свиньям в кормушки, рабочие вываливали из огромного котла остужать на землю. Рабочие смеялись и спрашивали: их что, дома голодом морят? И еще Августа вспомнила, что в десять лет хотела собирать гербарии, но все так и кончилось ничем. Почему я не стала садовницей? Мои родители, которых я бы приглашала войти в мою калитку. Мой сад, мое дерево, мои морковки. Ах эти притяжательные местоимения! Ее отношение к собственности, к указывающему на собственность и к собственникам. В школе она начала со слов дом и мяч. Одно удовольствие было потом писать красивый дом и красивый

мяч, но следующие примеры были до того унылы, что отбивали всякую охоту заносить моего Густава и мою Иду в школьную тетрадь. Она пропустила притяжательные местоимения, отдав симпатии указательным, рука ее отказывалась писать моя каша, хотя эта каша была ничуть не лучше: этой манной кашей, варившейся утром и к концу дня становившейся твердой, словно шар, каким дома рушат, Августу рвало каждый вечер, шесть лет кряду, пока наконец воспитательница не отменила ее, убедившись в тщетности попыток вбить в Августу кашу силой. Августа клялась, что с тех пор ни разу каши не ела (что в форме столь категоричного утверждения является ложью).