Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Он сидит на террасе в плетеном кресле, она — опять под столом. Его рука просовывается под желтую, спадающую почти до полу льняную скатерть и вытаскивает Августу из ее укрытия. Она не хочет, просит оставить ее в покое: иначе зачем бы она там сидела? Но он силой вытаскивает ее и начинает показывать, объяснять ей, что она должна погладить его по затылку; каждый раз показывает и объясняет, как это следует делать: надо погладить слегка согнутым пальчиком пушок на папином затылке, не касаясь при этом кожи. Она становится позади кресла и гладит. Ц. А. откидывается назад и хвалит, а иной раз сердится, и тогда она старается угодить ему. Пушок, не кожу! После этого, всегда лишь после этого, она должна поцеловать его закрытые глаза, в которых есть что-то птичье: они влажные, почти без ресниц, всегда чуть сонливые. Августе противно целовать, она упирается изо всех сил, Ц. А. тянет ее к себе, он умоляет, ей противно, он умоляет (и кто-то наблюдает или не наблюдает за их номером), наконец она целует, после этого, всегда лишь после этого, он ее отпускает.

Ах, Феликс! И теперешнее мое чувство независимости от всех и вся тоже наполняет меня стыдом. Оно владеет мной настолько, что мне даже стыдно.

И в гостиных теперь его фотографии: все точно так же, как было в дни траура по дедушке и по бабушке. Фотографии на каминах, на журнальных столиках, во всех углах, во всех комнатах. Не дом, а фотовыставка. Фотографии давнишние и новые. Она вглядывалась в них или не вглядывалась, переворачивала лицом к стене. Каждому роздано по фотографии: лесничему, управляющему, старым, вышедшим на пенсию рабочим, и тем, кто еще служит верой и правдой, секретарше (независимо от того, нуждается она в ней или нет), пастору, который конфирмовал детей и четыре года преподавал Августе закон божий, когда она еще не ходила в общественную школу, — в уголке его рта стягивалась и растягивалась пленочка слюны, Августа неотрывно смотрела на пастора и считала, сколько раз за урок он скажет «не правда ли»: 165, 178, 180 раз. И у медсестры, пожалуй, тоже будет стоять фотография Ц. А. И сельский учитель, скорее всего, получит фотографию, но вряд ли повесит ее в классе. Все же так далеко влияние Ц. А. не распространялось.

Фрагмент лестницы: пращуры. Воспитатели принцев и министры. От своих королей все они получали в подарок огромных размеров портреты, под которыми стояли дарственные надписи. Они висели на лестнице, в столовой. Семья Роберт, те самые беженцы из Дерпта, вешала на них белье. Теперь же холсты заменены фоторепродукциями, и хотя содержимое уже не столь роскошно, рамы все-таки оставались подлинными.

Олимпия, наверно, поедет в городок заказывать в кафе сдобу: триста булочек и сотню маленьких тминных печений. Она спросит булочника, как он собирается их украсить, и если он ответит, что под сыр и вареный окорок положит салатный лист — короче говоря, внутри сдобы будет видна зелень, — то она кивнет в знак согласия и скажет (обращаясь при этом к булочнику на фридерицианский манер): он, должно быть, уже выучил, как это надлежит делать. В конце концов, по такому печальному поводу он видит ее в своей лавке не впервые, она поручает ему заказ на печенье и булочки.

Планер над Швабской Юрой. Спроси Августу, хотелось бы ей сейчас оказаться в нем, она бы и не ответила. Бесшумный полет — вещь, должно быть, приятная, но, если планер будет проваливаться в воздушные ямы, ей станет дурно.

ВИЗЕНШТАЙГ — ГАЙСЛИНГЕН-АН-ДЕР-ШТАЙГЕ

Фрагмент детских страхов: страх перед ведьмой в стеклянных башмаках, перед змеями, перед злой женщиной, притаившейся во ржи; страх перед громом, перед цыганами, перед всеми незнакомыми, перед гостями; страх сна в темноте и, наконец, страх перед Фридой — всем страхам страх. Фрида избивала ее каждый день. Схватив щетку для волос, она гонялась за Августой по дому и колотила ее обратной стороной щетки по затылку, по плечам, по спине. Фрида валила ее на землю, упиралась коленом в поясницу и била до тех пор, пока у самой не начинала болеть рука. Она била, если Августе не удавалось найти какую-нибудь вещь, била, чтобы та научилась находить, и, когда сама находила то, что не могла найти Августа, крутила ей ухо — в знак перемирия, — а потом снова принималась бить. Она запирала Августу в темный чулан, била, когда после дневного сна Августа в слезах — ибо уже ждала взбучки — робко выбиралась из своей решетчатой кроватки. На ночь Фрида привязывала ей руки в целлулоидных наручниках к решетке, чтобы Августа не могла их сгибать, мазала ей горчицей большие пальцы и прямо на горчицу натягивала перчатки. Все это производилось по распоряжению Олимпии. Олимпия приходила к вечерней молитве, лишь когда не была занята гостями, что, впрочем, случалось редко. Она осматривала наручники, туже натягивала перчатки, бранила Фриду Дибберс, если узлы оказывались недостаточно надежны, и лишь после этого читала «Отче наш».