Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Сословные традиции требовали от Олимпии держать человека, который смотрел бы за детьми, что позволяло бы ей соответствовать своим обязанностям: раутам, охоте, многомесячным путешествиям. Когда Олимпия возвращалась из поездок, дети в первую минуту с трудом узнавали в ней родную мать. Воспитательницу она презирала. Ц. А. знал об этом и потому, следуя феодальным заповедям, внушал жене чувство благодарности к тем, кто на нее работает и от нее зависит, для чего цитировал Вовенарга, своего любимого моралиста, но к старинным идеалам благонравия, провозглашенным в таком его изречении, как дух истинный и праведный исходит из сердца

, она была глуха. Олимпия не стремилась обзаводиться ни духом таким, ни сердцем. Тогда Ц. А. сникал и ретировался, унося в печальном сердце свой праведный дух. Полагая, что детям не следует знать о трениях между обеими женщинами, он за спиной супруги пытался время от времени ободрить Фриду, а когда вдобавок еще и гладил ее по щеке, она млела и воображала, будто он понимает ее как никто другой и признает ее правоту. Вероятно, от этого Фрида била с еще большим усердием. Так вот и получилось, что детей дух сердца не коснулся ни разу. Может, Августа должна была благодарить Фриду, что та лупила ее самым примитивным способом, а не плеткой из бегемотьей шкуры, что не подгоняла ее на прогулках, тыкая в спину палкой, как некогда родители подгоняли Олимпию?

И уж не забыла ли Августа поклониться в ноги Ц. А. и Олимпии за то, что они не били ее собственноручно?

В одиннадцатилетнем возрасте страх перед всеми руками: она вздрагивала, стоило кому-нибудь просто поднять руку. Ей казалось блаженством никогда не видеть движущихся рук, быть невидимкой, неприкасаемой, вообще не существовать. Но поскольку это было невозможно, рукам следовало по крайней мере не двигаться. Она прятала свои руки, потому что они напоминали о других. Руки не были созданы для того, чтобы гладить, ласкать. Она отворачивалась, видя, как бьют детей, отворачивалась, услышав жалобный скулеж собак, которые, взвизгнув, с опущенной мордой, сантиметр за сантиметром ползли к своему истязателю в знак мольбы о прощении. С деревенского пруда неслись крики гусей, которых в нарушение запрета пичкали кормом. Она видела, как гуси беспомощно били крыльями, а потом, давясь, проглатывали то, что запихивала им в клюв Текла Бирнбаум, крепко державшая их за шею. Гуси вырывались из сжимавших их коленей, падали в изнеможении, но потом поднимались снова и — снова кричали. Мучительнее всего было именно повторение. Каждый год она видела холощеных жеребят: они стояли, растопырив негнущиеся ноги, а на землю капала кровь… Страх в засаде на охоте, страх перед звуком выстрела, страх перед ликующими глазами Ц. А. Слезы. Ц. А., однако, уверял, что крупная дичь — распластанный на земле лось, олень — равный противник. Августа этого не понимала. Это еще не все, говорил Ц. А. и, обмакнув в стреляную рану дубовую веточку, украшал ею свою охотничью шляпу. На лестнице рисунчатый фриз: взрослые душат младенца. Какие-то люди топят в море женщин. Распинают на кресте Иисуса. Расстреливают человека, травят оленя. Из-под ногтей сочится кровь. Кандалы, пытки, колесование — творение умов, глаз, рук. Невыносимо было смотреть, как во время беседы Ц. А. разглядывал свои руки, играл ими. Ей снилось, что она перепиливает ему шею. Отпиливает голову Фриде Дибберс. Когда сон кончался, она не решалась открыть глаза.

СРОЧНЫЕ ПЕРЕВОЗКИ НА ДАЛЬНИЕ РАССТОЯНИЯ. СРОЧНЫЕ ПЕРЕВОЗКИ НА ДАЛЬНИЕ РАССТОЯНИЯ. И я произношу монологи, давно стараюсь убедить себя в том, что это свойственно лишь одиноким старикам, Феликс, а было время, я так гордилась собой, своим умением видеть и понимать. Теперь все это обращено против меня; так уж у нас повелось: человек должен исчезнуть, прежде чем другие обратят на него внимание. Другие! А не я? (Пауза.) И нет никого, кто бы скомандовал «стой!» и вернул все на прежние места. (Пауза.) Тогда я ушла, потому что считала: так надо. Я ушла, вместо того чтобы подойти к Ц. А. и храбро крикнуть ему: Черт побери, Ц. А., плевала я на твой авторитет! Давай же наконец станем друзьями! (Пауза.) А мы, Феликс? У меня такое чувство, словно я охочусь за тобой. А ты принимаешь меры предосторожности — это против меня-то? Ты начисто исчез, нигде тебя не сыщешь. Слишком много беготни по судам, слишком много разных бумаг. Или ты сидишь дома, не подходишь к телефону, не открываешь дверь? Скажи хоть что-нибудь.