Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Когда Августе было шестнадцать, тетя Хариетт тяжело заболела. Ей стало казаться, будто ее преследуют вещи и люди, которых никто, кроме нее самой, не видит и не слышит. Своих преследователей, обосновавшихся в двух ее комнатах и, словно тени, ходивших за нею по пятам, она называла гостями или китайцами. Она слышала, как они перешептываются по-китайски, как смеются, но никогда не видела их лиц; слышала, как они перебирают ее вещи и крадут их — две вазы эпохи Мин, зеленую глазурованную лошадку эпохи Тан[22], — видела, как непрошеные гости, эти мерзавцы, хватали вещи с ее письменного стола. После нашествия китайцев в комнатах царил невообразимый бедлам. Прятать от них вещи или прятаться самой решительно не имело смысла. Китайцы проникали всюду. Тогда она пробовала поговорить с ними, угощала их чаем, печеньем, всем, чего бы они ни пожелали, в любое время суток. Но добрее они от этого не становились. Взять их хитростью тоже не удавалось. Если тете Хариетт все-таки удавалось выставить их за порог и запереть за ними дверь, они тотчас возникали вновь, пробравшись через замочную скважину, щелку под дверью, закрытое окно, камин. Единственным, кто мог помочь тете Хариетт в беде, был ее слуга, которому она доверила свою тайну. Она звала его, и Мёбус шел на зов. Это был человек лет шестидесяти, кряжистый, грузный, со здоровенными натруженными ручищами (прежде он служил кучером), широким добродушным лицом и оттопыренными, как ручки на чемоданах, ушами. Никто в доме толком не знал, что такое Мёбус — имя или фамилия. Однажды Августа его об этом спросила. Да, Августа, ответил он, расплывшись в добродушной улыбке, да, так уж оно вышло. В любой миг Мёбус был у тети Хариетт под рукой. Он прибегал по тревоге с веником и совком, одного китайца выметал из-под кровати, другого — из-под массивного барочного шкафа, сажал на совок и выносил за дверь, третьего, спавшего в кресле под пледом, он сгребал ручищами в охапку и также выставлял вон из комнаты. С Мёбусом китайцы держались не так нахально. На их упорство он отвечал еще большим упорством: гнал их в каминную трубу и закрывал за ними вьюшку, поднимал жалюзи, раздвигал шторы, открывал окна, хлопал в ладоши и шугал их, как кур. Тетя Хариетт внимательно следила за его действиями. Порой она предупреждала его об опасности за спиной, если видела, что кто-то опять норовит влезть в замочную скважину. Тогда Мёбус становился перед дверью и своей широкой спиной заставлял непрошеного гостя ретироваться. С облегченным вздохом тетя Хариетт благодарно смотрела на своего спасителя или показывала туда, где притаился еще один, не замеченный им китаец; Мёбус выметал и этого, самого последнего. Успокоенная, хотя и до предела вымотанная, она шла, опираясь на его руку, к постели и укладывалась спать. Что бы я делала без Мёбуса! — вздыхала она с уже закрытыми глазами, и Мёбус, этот могучий, до фанатизма заботливый человек, улыбался ей, смертельно усталый, но счастливый сознанием, что снова оказался на высоте. Если на следующее утро она вспоминала о пережитых волнениях и хотела его поблагодарить, он махал руками и говорил: Так уж оно вышло.

Временами тете Хариетт становилось лучше, и она посмеивалась над своими китайцами, однако боялась, как бы они не нагрянули вновь. А выздоровев окончательно, часто иронизировала над собой. Однажды она спросила Мёбуса: Вы тоже считаете, что эта напасть приключилась со мной оттого, что я слишком любила свои китайские вещи? Так объяснил мне врач. Мёбус пожал плечами и рассудительно ответил: Не знаю, главное, что все позади.

Прожив в Айнхаузе восемь лет, тетя Хариетт переехала в Швецию — во дворец к другому брату. Мёбуса она взяла с собой.

С ее отъездом дом словно опустел: нелепое сооружение из сорока комнат, где жили теперь всего лишь четыре человека. Можно было открывать-закрывать двери, как пустые ящики стола, и, бывая на каникулах в Айнхаузе, Августа не знала, куда себя девать. Пока тетя Хариетт жила в Айнхаузе, у нее, как, впрочем, и у Августы, возникали бесконечные конфликты с Ц. А. и Олимпией. Ты неблагодарная и эгоистичная девчонка, выговаривал Ц. А. Августе. Неужели ты не понимаешь, что, торча целыми днями у тети Хариетт, ты обижаешь маму и папу?

Упрек этот был замечателен тем, что Ц. А. повторял его и после того, как тетя Хариетт уехала в Швецию.

За Карлсруэ дождь перестал; дворники начали скрести по стеклу, и Августа выключила их. Она смотрела на белизну вдоль дороги. Дикие вишни и фруктовые деревья. На некоторых из них из-за обилия цветов даже листьев не было видно.

Осенью прошлого года тете Хариетт исполнилось семьдесят пять. Она приехала в Мюнхен навестить Августу. Раньше, в Берлине, в день своего рождения она ходила на бокс; если же поединков не было, празднование переносилось на тот день, когда они были.

Августа пригласила ее в цирк. С условием, сказала тетя Хариетт, что у нас будет первый ряд. Я хочу видеть все как на ладони.