Историческая наука и некоторые проблемы современности. Статьи и обсуждения

Мне кажется, что сейчас названный вопрос уже не принадлежит к числу нерешенных. И решается он (это можно прочесть и в учебниках, и в научной литературе) так: при переходе от античности к средневековью не было «чистых», сконцентрированных во времени, революций; были затяжные, иногда по нескольку десятилетий тянувшиеся локальные восстания, которые увязали в болоте незрелости классов, но делали в конечном счете свое дело. Это были разрозненные элементы, фрагменты бесконечно долгого революционного процесса. Частицы революционного опыта переходили от поколения к поколению. Однако все это не могло породить чего-либо большего, чем апокалиптическое бунтарство и антирабовладельческий демократизм раннехристианских сект и ересей. Поэтому христианство было легко апроприировано самими рабовладельцами, как, впрочем, и просветительство XVIII в. было апроприировано дворянско-феодальным «просвещенным абсолютизмом». Во всяком случае, то, на чем настаивает исторический материализм, акцентируя революционный

характер перехода от одной (антагонистической) формации к любой другой, представляется и в данном случае, т.е. в падении древнего мира, правильным и доказанным. Нет причин возвращать этот вопрос в «нерешенные» без рассмотрения огромного уже привлеченного конкретного материала.

Почему вообще в истории бывают насильственные революции? В наше время, когда мы много читаем о современных возможностях мирного перехода, упускается иной раз главное. Революция потому есть насилие, что существует государство как орган классового насилия, и закрывать глаза на государство, говоря о революции, нельзя. Это ненаучно, это нереалистично. В ленинских работах слова «государство» и «революция» стоят рядом не случайно. В докладе же проблема государства затронута бегло, не связана в достаточной мере с существом революции. Проблема социальной революции многогранна. Первая грань, о которой сказано выше, – смена формаций. Другая грань – природа и функция государства в антагонистическом обществе. Государство – в первую очередь аппарат насилия. Государственная власть – прежде всего наличие оружия в руках людей, призванных поддерживать существующий порядок. Это оружие может быть в какой-то момент парализовано. История знает такие ситуации, когда государство в силу ряда обстоятельств, большей частью внешних, не могло выполнять свою роль органа насилия, но такие конкретные ситуации не меняют, а подтверждают общую закономерность. Поэтому и в самой идее революции марксисты выделяют то, что революция прежде всего обращена против социальных порядков, защищенных определенной системой насилия

.

Обратимся снова к вопросу: возможна ли в той или иной стране смена общественных формаций без революций? Очевидно, каждая из больших революций, радикально (в меру своих задач и исторических рамок) ломающих «старый режим», господствующий порядок, в котором воплощена изжившая себя формация, эта революция касается не только одной страны, и каждая великая, классическая революция в силу этого – мировая. Мы же сплошь и рядом берем отдельную, даже маленькую страну и, изолируя ее от хода всемирного процесса, рассуждаем о том, почему в ней не было революции. Забываем, что каждая страна – составная часть системы государств данной эпохи. А это – очень важное обстоятельство. Вне его нельзя понять, почему во всякой великой революции мы обнаруживаем тенденцию выйти за политические рамки одной страны. Эта тенденция двойственная: революция тяготеет к иррадиации и, в свою очередь, порождает с того или иного этапа тенденцию к интернациональной контрреволюции и интервенции. В постановке и изучении данных аспектов истории революций сделано много, но поле работы тут еще очень большое.

В докладе затронута также проблема – революция и эволюция. Когда я прочитал статью[522] на эту сугубо важную в теоретическом и практическом отношении тему, мне показалось, что у автора – М.М. Розенталя – формулировка понятия эволюции до конца не продумана. Ведь нельзя же ставить на одну доску всякую эволюцию – и ту, которая приводит к революции, и ту, которая к революции не приводит, напротив, служит ее предотвращению.