Истории надежды

При этом я, конечно, уделяла ему все свое внимание, не позволяя ничему отвлекать себя и нарушать власть его чар. Скука мне не угрожала, но были моменты, когда ослабевала моя концентрация. Многие эпизоды, свидетелем которых Лале стал в Освенциме-Биркенау, были абсолютным злом — жестокими, ужасающими деяниями, совершенными нацистами. Изо всех сил пытаясь вникнуть в услышанное мной, я подчас ничего не воспринимала. Я видела, как у него шевелятся губы, и понимала, что он говорит, но сама уже не слышала. У меня было ощущение, что я тону в ужасе. С самых первых наших встреч я старалась не прерывать Лале, не просить повторить что-то или пояснить какую-то подробность. Если все же это случалось, он терял нить рассказа и начинал нервничать. Это, в свою очередь, усложняло для меня восприятие его рассказа на том уровне, который позволил бы мне примчаться домой и записать только что услышанное. Получалось, что я фиксируюсь на визуальном образе того ужаса и мне трудно от него

оторваться. После нескольких таких случаев я интуитивно опускала руку, зная, что наткнусь на голову песика, спящего рядом. Похлопывая и почесывая голову лежащей у моих ног собаки, я возвращалась в реальное время и место. Лале даже не догадывался, что я на время «бросала» его, — и вот я снова слушаю.

Животные — в особенности домашние питомцы — дают нам ощущение безусловного комфорта. Пока я дома засиживалась допоздна за компьютером, не имея возможности писать днем, поскольку находилась на работе, у моих ног лежала — в основном спала — моя собака Люси. Так же как и собак Лале, я гладила ее по голове, поворачивалась к ней, если она, разбуженная моим прикосновением, поднимала голову, и мы с минуту смотрели друг на друга, после чего я продолжала писать, а она — спать. До следующего раза. В детстве у меня никогда не было домашнего питомца. Собаки должны были сторожить дом, кошки — прогонять мышей из дома и продуктовых кладовых. Это звучит странно, но мне было очень комфортно с коровами. Существует ли более ласковое животное? Мне очень нравилось идти через загон с пасущимися коровами, заглядывая им в глаза — мы были одного роста, — похлопывая их по бокам и разговаривая с ними.

В период моей службы в департаменте социальной работы крупного госпиталя — с 1995 по 2017 год — я сталкивалась с невыносимой болью и страданиями. В настоящее время мы отдаем дань самоотверженности врачей, медсестер и санитарок, которые проводят долгие тяжелые смены, пытаясь спасти жизни огромного числа больных, зараженных COVID-19. Похоже, большинство людей осознают теперь то, что я всегда знала: не политиков и не спортсменов следует увенчивать лаврами героев, а медиков. Есть в больницах еще одна группа профессионалов, которую я ставлю на высшую ступеньку пьедестала, — это социальные работники. Я была не из их числа, я просто работала с ними. Поддерживала и помогала в трудное время. Как мы привыкли шутить, никто не видит социальных работников, потому что они хорошо проводят время! Вот сейчас кто-то из них поддерживает родных и друзей, не имеющих возможности быть с дорогим человеком в его последние часы. Вы представляете себе, каково это? Обнять, утешить, быть рядом с матерью, отцом, мужем, женой, ребенком, братом или сестрой, другом, когда они узнают о том, что их любимый человек умер. Но есть еще одно, на что способны эти невероятные люди. После ухода из больницы родственников и знакомых зачастую те самые врачи и медсестры, которые спасают жизни, обращаются к социальному работнику своего отделения за утешением и поддержкой.

На протяжении более двадцати лет я занималась социальной работой на общественных началах. Мне было доверено обеспечить уходом, утешением и поддержкой тысячи пациентов и их родственников, в основном родственников. В мои функции входило обеспечение проживанием и поддержкой родственников и друзей пациентов, живущих далеко от госпиталя. Я заботилась о тех, кто сам заботится о больном. Я пишу, и передо мной на стене висит картина, написанная молодой женщиной двадцати одного года от роду. Я знала ее саму и ее родных, в основном маму. В течение пяти или шести лет мы часто виделись. Эта пациентка, когда была в состоянии, посвящала свое время живописи. За три дня до ее смерти мать привезла дочку в кресле-каталке к моему кабинету, и девушка подарила мне картину, написанную специально для меня. Вполне возможно, последнюю ее работу. Смотреть на эту картину мне невероятно тяжело. Не смотреть было бы еще тяжелее. Когда эта девушка вручила мне картину, сказав, что она для нее значит, я ничего не ответила. Я лишь поблагодарила ее и обняла. Я видела, как она расстроена, и кивком попросила мать отвезти ее в палату, чтобы она могла побыть с близкими людьми. Я буду всегда благодарна ее родным за то, что позволили ей повидаться со мной, и я очень ценю ее картину, написанную для меня.