Истории надежды

Когда его отпустили на выходные, друзья помогли Лале и Гите переправиться в Вену, спрятав их в тайнике фургона с продуктами. Они взяли по чемодану на каждого, но Г ита захотела взять с собой портрет цыганки, который она подарила Лале. Из Вены они поехали в Париж, где провели несколько месяцев. Не сумев найти работу, они решили уехать из Европы в самую отдаленную страну из известных им — в Австралию. Лале выправил фальшивые паспорта, и они прибыли в Австралию в 1949-м, как и было запланировано. После этого Лале ни разу не уезжал из Австралии. Г ита же несколько раз летала в Словакию повидаться со своими двумя братьями, которые во время войны стали партизанами и сражались на стороне русских, а также со своей подругой Силкой Кляйн, с которой она всю жизнь поддерживала контакт. Гита также ездила в Израиль.

В Австралии Лале и Г ита снова начали с нуля, работая с текстилем. Иногда дела шли хорошо, по временам что-то не получалось и приходилось начинать сначала, как он мне говорил. Он всегда работал, старался свести концы с концами, и его не слишком заботило, какая была работа, — лишь бы обеспечить семью.

Рассказывая эти истории, например об отъезде с Г итой из страны, Лале гордился тем, как она, взяв инициативу в свои руки, помогла ему освободиться. Он часто менял тактику, рассказывая мне что-то новое и необычное, и для меня это было испытанием: чтобы не сбиться с мысли, приходилось концентрироваться. Я не могла контролировать то, что он скажет в конкретный день, и не могла просить его заполнить пробелы в предыдущих историях или объяснить что-то более подробно. Нет, Лале был намерен рассказывать мне именно то, что хотел. Он один намечал тему разговора. Моя задача состояла в том, чтобы активно воспринимать обрушивающийся на меня поток информации, в интервалах между словами выискивать причину того, зачем ему понадобилось сменить тему, что в его рассказе натолкнуло Лале на другой обрывок воспоминаний? Иногда это было очевидно, и я улавливала связь, зачастую — нет, поэтому я мирилась с его потребностью попасть в другое место и другое время.

Для меня важно было оставаться чуткой ко всем составляющим активного слушателя. На протяжении всего нашего общения я практиковалась в очевидных вещах. Я постоянно следила за языком его тела: как он постукивал ногой по полу при возбуждении, отворачивался от меня, если воспоминания были мучительными, как сверкали у него глаза, когда он, встретившись со мной взглядом, говорил о своей любви к Гите. Ах, как мне нравилось слушать его рассказы об их ежегодном отпуске в Г олд-Косте в Квинсленде, в Австралии.

Бывало, они каждый день шли на пляж и наслаждались солнцем и песком. Глядя на Гиту в купальном костюме, он всякий раз переполнялся восхищением. Этот отпуск становился самым ярким моментом года, когда они по-настоящему расслаблялись, принадлежа друг другу. «Ничто не должно нас отвлекать», — говорил он. Никто его не беспокоил, не просил его ни о чем. Они проводили вместе двадцать четыре часа в сутки, живя жизнью, которой были лишены их родные. Лале объяснял мне, что это единственное, что связывало их с дорогими потерянными людьми: взять от жизни все. В то время на их глазах появлялись только слезы радости. Мне было легко слушать его с большим вниманием, и я считала честью для себя быть тем человеком, с которым он делился этими

воспоминаниями. Хорошее и плохое. Мучительное и прекрасное. Хотелось бы думать, что я донесла до него то, что чувствовала при общении с ним и каким особенным было для меня это общение. Могу лишь предполагать, что он это знал, ибо всегда изъявлял желание видеться со мной, разговаривать, рассказывать свои истории надежды.

Без сомнений, Лале жил с тем, что я называю «чувством вины выжившего». Мое непрофессиональное мнение состоит в том, что каждый человек, переживший Холокост, — из тех, с которыми я встречалась и беседовала, — в какой-то степени испытывал это чувство вины. Это было заметно в Лале, когда он рассказывал о своих родных. Он говорил мне, что они с Г итой часто признавали несправедливость того, что остались в живых, тогда как большая часть родственников погибла. И он часто напоминал ей о клятве, которую они дали друг другу: единственный способ, каким они могут почтить всех тех, кто не пережил Холокост, — это постараться прожить хорошую жизнь.

Лале, опасаясь, что при выезде из Австралии власти Чехословакии арестуют его, предпочел вообще не выезжать. Работая, они с Г итой откладывали деньги для Г олди, оставшейся в Чехословакии, и когда она смогла выезжать из страны, Лале оплачивал ее перелеты в Австралию и они проводили время все вместе.