Истории надежды

Никогда не забуду свою последнюю встречу с Лале. Мне позвонил Г ари и сказал, что Лале в больнице и что я могу повидаться с ним. Я приехала, как только освободилась, и просидела с ним около часа. Он был без сознания, но в какой-то момент мне показалось, он пришел в себя и что-то забормотал. Я попыталась успокоить его, взяла за руку, поцеловала в щеку. Помню, как говорила ему: «Раз вы хотите воссоединиться с Гитой, уверена, Гари поймет. Идите, будьте с ней, и спасибо вам за три чудесных года. Я обязательно постараюсь рассказать вашу историю до конца».

Когда я сидела и разговаривала с Лале, держа его за руку, вошел врач и с ним медсестра. Они сказали, что им надо заняться Лале и мне пора уходить. «Пожалуйста, позаботьтесь о нем, — попросила я. — Он совершенно особенный. Этот человек — живая история». Врач ответил: «Мы заботимся обо всех наших пациентах». Глупо было такое говорить, ведь я знала, что он обеспечен прекрасным уходом, но все же сказала.

Медсестра подошла к кровати с другой стороны и, взглянув на руку, за которую я держала Лале, сказала: «Я заметила цифры у него на руке». Врач, вероятно, впервые видевший Лале, спросил: «Какие цифры?» Медсестра тихо ответила ему: «Он пережил Холокост». Я вкратце рассказала им о том, кто такой Лале, что он был татуировщиком в Освенциме и встретил там любовь всей своей жизни. Медсестра взяла Лале за руку, не пытаясь даже сдерживать слезы, бегущие по щекам. Я взглянула на молодого доктора — тот оцепенел, уставившись на Лале и не говоря ни слова. Мне пришлось самой сказать, что мне пора уходить, чтобы они занялись им. Медсестра подошла ко мне и обняла, врач пожал мне руку, поблагодарив за рассказ о пациенте.

Лале умер несколько часов спустя. У его постели был сын Г ари. Я навеки буду благодарна Г ари за то, что позволил мне побыть с Лале перед его воссоединением с Гитой.

Как сделать себя восприимчивым

Известный американский специалист в области социальной работы доктор Брене Браун описывает восприимчивость как нашу способность налаживать человеческие связи с помощью эмпатии, чувства причастности и любви. И я бы добавила, следует позволить любить себя, принять тот факт, что мы достойны любви и привязанности.

Ведь несложно отгородиться стеной от эмоций, разрешив рассудку управлять всем, правда? Совсем несложно. Это безопасный вариант при первой встрече с человеком. Если у вас нет намерения наладить эмоциональный контакт с человеком, то не имеет смысла самому открываться перед ним. При формировании новых взаимоотношений вы сами определяете, насколько откровенны можете быть с данным человеком. В этом-то и состоит весь фокус. Вправе ли вы ожидать, что человек откроется перед вами, станет восприимчивым к вам, если вы не отвечаете ему тем же?

Лале хотел рассказать кому-то свою историю. Это знали мы оба. Но излагал он свою историю по частям, почти не связанным друг с другом, нарушая последовательность и логику от одного эпизода к другому. Он говорил, что я должна написать его историю, но не рассказывал ее по-настоящему. Я силилась понять, чего же он хочет, действительно ли он хочет говорить о прошлом. Когда он все-таки рассказывал о пребывании в Освенциме, его голос часто становился каким-то бесстрастным, лишенным эмоций. Похоже, волновался он, лишь когда дело касалось Г иты. Не раз он начинал говорить о чем-то, затем умолкал, отводя взгляд, или подзывал одну из собак, гладил ее и, успокоившись, принимался говорить, но уже совсем о другом.

Потом однажды во время очередной встречи, когда мы, как это часто бывало, все ходили кругами вокруг одного эпизода, то касаясь его, то удаляясь, меня вдруг осенило: Лале было комфортно делиться со мной воспоминаниями, он тепло приветствовал меня при встрече, сердился, если, по его мнению, между визитами были большие перерывы. Однако говорил только он, и с какого-то момента наши встречи стали немного неестественными. Создавалось впечатление, что мы застряли без дела в прихожей и ждем, когда что-то начнется. Он мало спрашивал обо мне и моей семье, а я сжато отвечала на его вопросы — назвала лишь имена мужа и детей, рассказала о своей работе. Самая интимная подробность, сообщенная мной в первую же нашу встречу, была девичья фамилия моей матери. Никаких других деталей о себе я не рассказывала. Оглядываясь назад, я понимаю, что, когда он спрашивал, я уклонялась от подробных ответов, сообщая лишь самые общие вещи, и часто в ответ замолкала, хотя у меня не было стремления скрыть что-то от него. Понимаю я и то, что тогда неверно истолковала его стремление поскорее изложить свою историю желанием воссоединиться с Гитой и отсутствием интереса к другим вещам. Мне удалось создать атмосферу совместного творчества, и это давало ему чувство безопасности. Ему определенно было со мной комфортно — при встрече и расставании целовал меня в обе щеки, настойчиво выспрашивая, когда я приду в следующий раз. Но нашему общению чего-то не хватало, и я догадалась, что отчасти сама в этом виновата.