Истории надежды

• Смиритесь с тем, что ваши ощущения в отношении человека или ситуации не совпадают с тем, что вы слышите о них. Мы изменяемся, вырастаем, мы сами в одно время бываем более сильными и терпеливыми, чем в другое. Иногда для этого нет очевидных причин.

• Неспособность наладить контакт с человеком не всегда ваш промах. Это может быть его промах, а возможно, тут нет ничьей вины.

• Всегда напоминайте себе, за что вам следует быть благодарным. Пожалуй, это стоит записывать. Быть может, за то, что у вас есть дети, что вы видите рассветы, а в моем случае закаты — я не жаворонок!

Теперь, когда я стою перед выбором или возможностью, не зная, что предпринять, я принимаю решение, вспоминая то дитя и свободный выбор, который тогда сделала.

Разумеется, существуют практические вопросы, беспокойство и чувство ответственности за других, которые следует учитывать, поэтому взрослому гораздо труднее сделать свободный, не стесненный ничем выбор, но я все же считаю, что, когда мы прислушиваемся к себе, это помогает нам принять правильное решение. А если представится возможность послушать чью-то историю, я готова!

6

Как помочь найти

историю надежды и отдать должное этой истории

Моя мать (отец, бабушка, дедушка) не хотят говорить со мной, не хотят рассказать мне о том, что пережили во время Холокоста. Как мне их заставить?

Бессчетное число раз я слышала эти слова. Без счета. Мой ответ прост: никак. Я спрашивала своего друга, ведущего психиатра Мельбурна, о том, наносила ли я вред Лале, разрешая ему говорить со мной с таким эмоциональным накалом, учитывая к тому же его скорбь в связи со смертью Г иты. Я говорила с этим человеком не как с профессионалом, а как с другом. Он уже много знал о моих встречах с Лале и уверил меня, что вреда не было, что Лале никогда не рассказал бы мне чего-то такого, о чем не хотел говорить. Это меня успокоило. И, как я уже писала, я знаю, что Лале унес с собой в могилу многое из своей истории. Мой друг-психиатр сказал мне, что он больше обеспокоен тем, чтобы я позаботилась о себе. Лале его беспокоил меньше. Он понимал, что я слишком погружена в наше общение с Лале, и настаивал на том, чтобы я не забывала и о себе.

— Делай то, что считаешь правильным для вас обоих, — говорил он мне. — Следуя интуиции, нельзя ошибиться. Прежде всего защищай себя и по умолчанию защитишь Лале.

Как же он был прав!

Понимая это, я очень серьезно отнеслась к своей ответственности. Я знала, что должна рассказать историю Лале, базируясь на его воспоминаниях. Я не добавила ничего, что он не рассказывал. Правда, я проверяла все факты, которые он упоминал, поскольку отдавала себе отчет в чрезвычайной щепетильности данной темы. Я включала лишь те подробности, которые могла проверить по другим источникам. Но если его истории не во всем совпадали с фактами расследования, я понимала, что рассказываю не историю Холокоста в целом, а историю Лале во время Холокоста.

Поначалу у меня была мысль изложить историю Лале в форме мемуаров, я даже некоторое время посещала семинар по мемуарам. Но в какой-то момент я поняла, что мемуарный стиль не подходит к истории, которую собирался рассказать Лале. Я видела его историю на экране. Короткую или длинную, это не имело значения. Посетив немало классов и семинаров по киносценариям и познакомившись с методикой написания киносценария, я решила, что буду работать в этом направлении. После нескольких лет работы над усовершенствованием сценария я приняла решение переделать сценарий в роман. Я не историк, и столько блестящих умов описали историю Холокоста, поэтому, для того чтобы оживить все то, что рассказал Лале за три года нашего общения, я выбрала жанр беллетристики.

Лале согласился говорить со мной лишь потому, что Г ита умерла. Это единственная причина, почему он в конце концов согласился рассказывать о том, что пережил во время Холокоста. А не рассказывал он никому и ничего до этого момента лишь потому, что выполнял данную Гите клятву: публично не говорить об их прошлом — по отдельности или вместе. Он сообщил об этом в первую же нашу встречу. Он говорил очень спокойным, даже обыденным тоном: теперь он может рассказать свою историю, так как Гита умерла, но я должна писать быстро, ведь он хочет воссоединиться с ней. На протяжении следующих трех лет он время от времени упоминал о нежелании Гиты говорить об их прошлом. Наклонится ко мне и шепотом скажет: «Только наедине, в спальне, иногда вспоминали». Он любил об этом говорить, и у него всегда блестели глаза.

На протяжении шести десятилетий вспоминать о зверствах и ужасах в самой интимной обстановке! Как это горько!