Истории надежды

Лале объяснял мне, что Г ита хотела оставить их прошлое за спиной. Она часто спрашивала его: как у нее наладится хорошая и счастливая жизнь, если постоянно говорить о Биркенау, о том, что она потеряла почти всех своих родных? И Лале, и его сын Г ари много раз говорили, что Гита почти ничего не рассказывала в присутствии Гари. Лале был более откровенен с сыном и рассказывал ему о своей работе татуировщика. Да, он и Гита записывали видео для «Фонда Шоа» Университета Южной Калифорнии, но, согласившись тогда на интервью, они считали, что эти записи не предназначены для публики. За исключением этого интервью, Г ита почти ничего не рассказывала. Друзья Лале, с которыми я встречалась, также подтверждали, что она не участвовала в разговорах о выживании во время Холокоста. Они говорили, что она слушала, не вступая в беседу. Лале признавался, что они с мужчинами разговаривали об этом, зная, что разделили одну и ту же судьбу и могут свободно общаться между собой, что никто не станет судить, что в их компании нет места стыду или чувству вины. То время, когда женщины после вечерней трапезы в Шаббат уходили на кухню прибираться (его слова!), мужчины посвящали разговорам о пережитой вместе трагедии.

Почти сразу после смерти Г иты Лале испытывал неодолимое желание найти человека, способного пересказать миру его историю о девушке, которую он держал за руку, — о девушке в лохмотьях, с бритой немытой головой, укравшей его сердце. Он также чувствовал, что если он заговорит и люди его услышат, то Холокост больше никогда не повторится. Будучи очень умным человеком, он понимал: поколение выживших в Холокост людей, завершая свой жизненный путь, стремится выговориться, а остальным людям необходимо услышать их и извлечь уроки из их рассказов. Казалось, Лале считает своим долгом поведать свою историю до того, как воссоединится с Гитой.

Я убеждена, что Лале никогда не стремился обнаруживать свои потаенные переживания, вызванные событиями, свидетелем и участником которых он был. Полагаю, поначалу он намеревался сдерживать эмоции и просто изложить мне факты, как он их помнил. Только начав по-настоящему доверять мне, он позволил себе открыться передо мной. Потом, до конца своих дней, он не

один раз проговаривался, извлекая на свет божий фрагменты, запрятанные так глубоко, что казалось, он сам удивлен тем, что озвучил их. Как я уже упоминала, именно так я впервые услышала о Силке Кляйн.

Однажды мы поехали с ним в кафе, где встретились с его друзьями. Они уже знали, что я пишу историю Лале, и стали с большим юмором рассказывать собственные истории, спрашивая его: «Ты ей (мне) это рассказывал? Спорим, ты не рассказывал ей о...» — обычные шутки, которые любят откалывать мужчины, что вызывает любопытство у присутствующих женщин. На этих неформальных кофейных посиделках я слышала в основном о счастливой жизни Лале и Г иты в Мельбурне, о вечеринках, на которых встречались эти друзья. Когда мы вернулись в дом Лале и я отказалась от очередной чашки кофе, то заметила, что он в задумчивом настроении. Смешки и легкость исчезли. Мы

сели за стол, он повернулся ко мне и спросил:

— Я рассказывал вам про Силку?

— Нет, а кто она такая? — отозвалась я.

— Она была самым смелым человеком, — ответил он и, погрозив мне пальцем, добавил: — Не самой смелой девушкой, а самым смелым человеком из тех, что я знал.

Я попросила его рассказать о ней больше, но он покачал головой, отвернулся от меня и склонил голову. Я видела его дрожащие губы, а потому не стала настаивать, переключилась на менее болезненную тему, но понимала, что ему необходимо, чтобы я выслушала эту историю. Постепенно на протяжении следующих месяцев он рассказывал мне о ней, всегда завершая разговор словами:

— После того как напишете мою историю, вам надо написать историю Силки. Хочу, чтобы мир узнал о Силке.

Подчас Лале с трудом находил слова для описания того, как Силка выживала в Биркенау. Он не мог или не хотел использовать слово «изнасилование». Вместо него он обычно говорил:

— Он заставлял ее делать это.

— Что делать? — спрашивала я.

— Спать с ним, вот что, — бормотал он и отводил

взгляд.

А иногда, подняв руку над головой, он говорил:

— Он был наверху. — Затем опускал руку. — А она внизу. Как она могла сопротивляться ему? — Качая головой, он все повторял: — Мы ничего не могли поделать, чтобы помочь ей, чтобы спасти от этого негодяя из Биркенау или от того, что случилось с ней позже. — И добавлял: — Будь с нами Гита, она бы вам рассказала. Она ездила к Силке в Словакию, когда та выбралась из Сибири, женщины разговаривали обо всем.