Истории надежды

Лале не довелось прочитать свою историю в виде романа, но он прочитал ее в изначальном формате, как киносценарий. По прошествии года я закончила первый черновой вариант и, сидя с ним в день его рождения за чашкой кофе с тортом, купленным в местном кафе, я вручила ему свой подарок. Он развернул бумагу и увидел мой первый черновой вариант сценария «Татуировщик из Освенцима» в переплете. Отставив торт в сторону — Лале никогда не отличался хорошим аппетитом, — он стал листать страницы. Но он не читал текст, а лишь отыскивал на каждой странице имена — свое и Гиты. Он весь сиял, то и дело посмеиваясь. Никогда не забуду этого смеха. Для нас обоих момент был замечательный. Когда в тот вечер я уходила, он продолжал прижимать рукопись к груди. Было ощущение, что я вернула ему маленькую частичку Гиты в виде слов — слов, которыми он поделился со мной.

Мне повезло. Местная кинокомпания приобрела у меня сценарий. В течение следующего года Лале помогал этим людям дорабатывать мой изначальный сценарий. Все изменения и редакции были ему предоставлены. Он сделал свои замечания, но в целом был доволен тем, как я подала его историю, в особенности тем, как я написала о Гите. Он перестал повторять при каждой нашей встрече: «Мне необходимо быть с Гитой». Теперь он хотел прожить как можно дольше, чтобы увидеть их историю напечатанной.

К сожалению, этого не случилось. Он умер 31 октября 2006 года, через три дня после своего девяностого дня рождения, через три года после нашей первой встречи.

Неправильно будет сказать, что в процессе изложения своей истории Лале утратил боль, муку и чувство вины. Многое из этого он донес до конца. Но я уверена: то, что он общался со мной, зная, что его история будет рассказана, в какой-то степени помогло облегчить бремя, которое он нес всю свою жизнь. Я постоянно наблюдала, как его свободное изложение, чувство надежности и сознание того, что я оценю его рассказ, помогали ему вновь ощутить любовь к жизни.

Лале часто повторял вопрос, в ответ на который я закатывала глаза и смотрела на него.

— Я рассказывал вам о?..

После этой вводной фразы могло последовать то, чего я не слышала прежде. Это не очень помогало, если я полагала, что выслушала его историю целиком и кто-то читает очередной вариант моего киносценария.

Он был в особенно игривом настроении в тот день, когда

спросил меня:

— Я рассказывал вам, что я был плейбоем?

Моя первая реакция притворного неодобрения заставила его быстро уточнить, что он говорит о своей жизни до Гиты. Занятно было слушать, как он рассказывает о своей жизни «плейбоя» в Братиславе до депортации: сшитые на заказ костюмы, начищенные ботинки, уложенные в салоне волосы, предмет его гордости — телосложение. «У меня было столько девушек!» — говорил он. Хорошая работа давала ему деньги на еду и вино, на развлечения, дизайнерскую одежду. Расхаживая по гостиной, он забывал обо мне, возвращался в то время и место, подробно описывая свою жизнь. И какая это была жизнь! Молодой человек, не упускающий ни одного момента, хватающийся за любую появившуюся возможность, он был преисполнен надежд на будущее. Мне было приятно видеть, что он немного расслабился, вспоминая о жизни до Освенцима, о времени, потерянном для него. Он никогда уже не вернется к мечте о том ярком будущем — Холокост перечеркнул те счастливые времена.

Я завороженно слушала его воспоминания о красивых женщинах и завидном образе жизни, переводя взгляд с взволнованного старика 88 лет на фотографию Гиты в рамке. Казалось нелепым, что он впоследствии влюбился в таком месте и при тех обстоятельствах. Он часто говорил, что твердо верил в то, что выживет в Освенциме-Биркенау и вернется к своей жизни в Братиславе. Наверняка, это была бы жизнь с одной из тех красивых женщин, которую он знал и к которой надеялся вернуться? Он признался, что встречался необязательно с еврейскими девушками, что некоторые из его подружек не были еврейками. И вот он держит за руку ту молодую девушку, одетую в лохмотья, а через много лет говорит мне: «В ту же секунду я понял, что никогда не полюблю другую». Что же такое в Гите околдовало нашего плейбоя? Он говорил, что дело было в ее глазах — черных, живых, взгляд которых приковывал к себе. В том жутком обиталище смерти он увидел в этих глазах вызов и желание выжить.

По мере того как Лале постепенно открывался передо мной, хотя я часто наблюдала его в подавленном состоянии, я все больше убеждалась в том, что процесс рассказывания истории помогает ему исцелиться. Для него это было как физическое, так и эмоциональное исцеление. Снова смеяться, общаться с друзьями и знакомыми, ходить со мной в кино и кафе, покупать и готовить еду для нас обоих, проводить время с моей семьей. И потом, были еще танцы с Тутси. Он брал несчастную собаку за передние лапы и кружился с ней по комнате. Я говорила ему, что это рискованно для человека его возраста.