История эмоций

Другие исследователи высказывают следующее критическое соображение: временная и пространственная разрешающая способность таких средств визуализации, как фМРТ, слишком низка, чтобы можно было доказать с ее помощью такие быстротечные и микроскопические по площади события, как выстреливание зеркальных нейронов. На томограмме мозга можно заметить, самое большее, только одновременное выстреливание разных клеток – таких, которые отвечают за двигательные функции, и других, отвечающих за когнитивные. Без применения инвазивных процедур нет возможности зафиксировать выстреливание одной отдельно взятой нервой клетки, одновременно выполняющей и двигательные, и когнитивные функции. Этим ставится под сомнение, прежде всего, существование зеркальных нейронов у человека[821]

.

И наконец, некоторые представители нейронаук отмечали, что уже в начале ХХ века высказывались различные соображения о церебральных связях между идеями и двигательными функциями. Например, в 1908 году Гуго Липман, исследовавший пациентов, которые в результате мозговых травм страдали апраксией (то есть им трудно было выполнять произвольные целенаправленные движения), различал идеаторную и идеомоторную (она же идеокинетическая. – Примеч. пер

.) апраксии: первая представляет собой нарушение способности связывать друг с другом идеи, вторая – нарушение способности координировать движения[822]. Таким образом, перед нами снова призыв к институциональной памяти экспериментальной психологии: вспомнить уже давно полученное знание. Такой призыв почти всегда раздается, когда какая-нибудь «новая» парадигма производит фурор и начинает привлекать к себе исследователей и финансирование.

Но помимо всего сказанного, случай зеркальных нейронов – это еще и поучительная история о популяризации нейронаук. Тот факт, что солидные ученые вроде Риццолатти и Якобони могли дойти до высказывания кажущихся столь неправдоподобными выводов, объясняется, с одной стороны, повышенным вниманием, которым науки о жизни пользуются в обществе, а с другой стороны – деятельностью научных журналистов, самолюбование и необузданная фантазия которых побуждает ученых к имитации. И вот иной научный работник думает: если журналист, опираясь на свое полузнание, может написать бестселлер о зеркальных нейронах и битве полов, то я, изо дня в день работающий в лаборатории или до боли в пальцах строчащий заявки на гранты, чтобы мои люди могли работать, – я-то уж наверное тоже смогу такую книжку написать. Но особенно важно здесь учитывать роль новой формы книжного бизнеса, новой публикационной модели, которая тесно связана с именем Джона Брокмана и его нью-йоркского литературного агентства.