История эмоций

16. На плечах карликов, или Нейронауки как «троянский конь» в гуманитарных и социальных науках

[825]

Сегодня на Леду, Дамасио, Риццолатти и их эксперименты ссылаются в гуманитарных и социальных науках не реже, чем в 1980‐е годы на Ницше и Хайдеггера, Деррида и Фуко, и число таких ссылок растет. Томограммы мозга и раскрашенные дендриты украшают обложки новых книг по литературоведению или политологии. Целые новые области исследований получают предикат «нейро»: нейрополитика, нейроэкономика, нейроэтика, нейроэстетика, нейролитературоведение, нейротеология. Если в эпоху постмодернизма ведущими науками еще были философия и лингвистика, то теперь нейронауки стали ведущими для всех дисциплин, занимающихся анализом текстов и изображений. Иногда это триумфальное шествие даже называют знаком новой, постпостмодерной эпохи, для которой пока не придумано имени. И в исторической науке ориентация на литературоведение и антропологию, возобладавшая вследствие лингвистического поворота, теперь уже порой считается вчерашним днем: вышли первые книги по нейроистории, например «Пелена воспоминания: основы исторической меморики» Иоганнеса Фрида (2004) или «О глубокой истории и мозге» Дэниела Лорда Смэйла (2008). Эмоции – или, точнее, аффекты, как называются в нейронауках более телесные и бессознательные чувства, – занимают центральное место в нейрологической литературе, которая сегодня задает тон на рынке. Как возникла эта ориентация на нейронауки? И почему аффекты играют такую важную роль?

Одно из объяснений – триумфальное шествие этих дисциплин в области самих естественных наук. Новое знание и новые методы (с одним из наиболее захватывающих – магнитно-резонансной томографией – мы познакомились выше) впервые позволили визуализировать процессы, идущие в мозге. Эти прорывы фланкируются на уровне научной политики крупномасштабными исследовательскими инициативами, такими как «Десятилетие мозга», проходившее в США с 1990 по 1999 год, а на экономическом подогреваются дерегуляцией финансовых рынков, облегчением доступа к венчурному капиталу, всеобщим бумом биотехнологии, который сопровождал бум доткомов. На рубеже тысячелетий, когда был расшифрован геном человека, многим казалось, что можно еще раз начать заново поиск ответов на большие вопросы человеческой истории – об овладении языком, о свободе воли, о сознании и чувствах. 27 июня 2000 года, в день, когда в Белом доме было объявлено об успехе расшифровки, первые шесть страниц раздела культуры газеты Frankfurter Allgemeine Zeitung по инициативе одного из ее главных редакторов были заполнены комбинациями из букв A, C, G и T – это была замыкающая секвенция из 3,2 млрд базовых пар, составляющих геном человека. Это стало наглядным знаком произошедшего перелома.

В США сыграли свою роль и другие факторы: распространение христианского фундаментализма, рост креационизма и веры в «разумный замысел», а также общее отступление от идей Просвещения. Дэниел Смэйл писал:

В эпоху, когда библейский буквализм находится на подъеме, когда президенты сомневаются в истинности учения об эволюции, когда преподавание эволюционной биологии в Соединенных Штатах выхолащивается, а в школьных советах серьезно говорят о научном креационизме и разумном замысле, особенно важно, чтобы историки поддержали своих коллег в биологических науках[826]

.

Важны были также и внутренние тенденции в гуманитарных науках, прежде всего – начавшийся распад постструктурализма. Отчасти он был связан с логикой научного производства, которая постоянно стремится к «новому» и в быстром темпе провозглашает один «поворот» за другим, отчасти же – с политикой и этикой[827]. В книге «Прикосновение к чувству: аффект, педагогика, перформативность» (2003) Ив Кософски Сэджвик (1950–2009), влиятельная феминистка и один из авторов квир-теории, писала: