История эмоций

Со временем сентиментализм распространялся на все новые и новые сферы общественной жизни. В какой-то момент и политическая добродетельность должна была найти свое закрепление в чувствах. Редди показывает, какую фундаментальную роль играли чувства в произведениях классиков Просвещения (Монтескьё, Вольтер, Кондорсе), и утверждает, что «Новая Элоиза» Руссо была правилом, а не исключением. Так он перенастраивает оптику, через которую он смотрит на «век разума», и называет годы с 1700 по 1794 «веком сентиментализма».

Великая французская революция, с точки зрения Редди, была попыткой превратить все общество в эмоциональное убежище, организованное в соответствии с логикой сентиментализма[937]. Робеспьер и его соратники были сентименталистами, верившими, что слезы и другие телесные признаки являются аутентичными выражениями эмоций. Если бы они знали об эмотивах, они бы поняли, что их постоянное выражение эмоций приведет к своего рода перегреву и что интенсивное переживание эмоций невозможно поддерживать в течение длительного времени. Кроме того, эмоции настолько многообразны, что всегда одновременно наличествуют несколько чувств. Это соприсутствие эмоций, сопровождающееся преувеличенным акцентированием какой-то одной эмоции (или нескольких), ведет к «конфликтам целей» (goal conflicts). Во время террора, пишет Редди, спираль этого эмоционального режима взвинтилась до высшей точки. Во-первых, люди, ожидавшие, что будут постоянно испытывать крайние – и при этом настоящие – эмоции, пришли к выводу, что это невозможно, и усомнились в подлинности переживавшихся ими эмоций. Во-вторых, соприсутствие других эмоций (например, страха перед гильотиной, которую, будучи якобинцем, человек вообще-то должен был бы только радостно приветствовать как меч добродетели) вызывало сомнения в собственных чувствах, в их подлинности и в конечном счете привело к эмоциональному страданию, которое было настолько огромно, что положить ему конец могло только прекращение сентименталистского эмоционального режима[938]

. Редди поясняет:

Поскольку никто не знает точно, каковы его эмоции, и поскольку попытка выразить чувства изменяет их – иногда предсказуемо, иногда непредсказуемо, – требование, чтобы человек либо испытывал некие «естественные» чувства, либо отправлялся на эшафот, с большой вероятностью вызывает у большинства людей тайные сомнения: искренен ли я? Это всегда трудно сказать[939].

А также:

Революция вовсе не предоставляла эмоционального убежища: она превратилась в эмоциональное поле боя, где искренность каждого ставилась под подозрение и где усилия, направленные на то, чтобы отвести от себя подозрение, как бы необходимы они ни были для выживания, сами по себе служили доказательством неискренности[940]

.

Попытка заменить абсолютизм Республикой Добродетели потерпела неудачу из‐за неправильных эмотивов:

Если теория эмотивов верна, тогда сентименталистское представление о человеческой природе было неправильно, и эти неправильности сами по себе интересны. (Говоря «неправильно», я намеренно порываю с релятивистской позицией по отношению к предмету моего исследования.)[941]

«Правильные» эмотивы обеспечивают возможность эмоциональной навигации, успешного маневрирования между различными целевыми ориентациями; «неправильные» же эмотивы сентиментализма привели к саморадикализирующемуся выражению всех чувств и тем самым сделали невозможной эмоциональную навигацию, то есть нарушили равновесие между противоречивыми целями эмоций, которое раньше поддерживалось.