Читаем История эмоций полностью

Впрочем, во время своих публичных выступлений Редди всегда утверждает – не без лукавства, – что он всего лишь выбирает себе ту науку о жизни, которая подтверждает его политические убеждения[950]. А зачем тогда вообще идти обходным путем через науки о жизни? Если они нужны только для того, чтобы легитимировать частные политические позиции, то нет никакого прогресса в сравнении с постструктуралистским релятивизмом. Тот же вопрос можно, кстати, задать и Рут Лис, которая, правда, в отличие от Редди, никогда не заявляла о намерении создать новую теорию эмоций для исторической науки, однако в своей критике антиинтенционалистов Дамасио и Экмана ограничилась различением «хорошей» и «плохой» естественно-научной работы

[951]. В качестве примеров «хорошей» она назвала, в частности, труды критиков Экмана – Лизы Фельдман Барретт и Джеймса Рассела. Есть, правда, основания усомниться в том, что их концепция «стержневого аффекта» (core affect) выдержала бы суровый разбор Лис и показала бы себя «хорошим» естественно-научным продуктом, ведь в конечном счете «стержневые аффекты» – это не что иное, как базовые эмоции à la Томкинс и Экман, и они похожи на «чистую интенсивность» Массуми тем, что тоже лишены объекта и недоступны для интенций[952]
. Кроме того, существуют «генетически обусловленные индивидуальные различия в среднем уровне стержневого аффекта, его волатильности и его чувствительности к разным видам раздражителей»[953]. Это вызывает подозрение, что Лис, с одной стороны, необходимо объективное различие между хорошим и плохим, ложным и истинным, чтобы она могла на основе критериев наук о жизни критиковать чрезмерно упрощающие заимствования из этих дисциплин в гуманитарные, но, с другой стороны, при собственном выборе концепций эмоций она руководствовалась бы не этими же, а другими критериями.

Но вернемся к Редди: в конечном счете достоинство его теории мерится теми эмпирическими результатами, которые она позволяет получить. Для книги, которая по замыслу и по композиции претендует на то, чтобы ее относили к жанру исследования в области общественных наук, действует логика производства знания, принятая в общественных науках. Антрополог Сигне Хауэлл еще в 1997 году выразила это такими словами: «В своем нынешнем виде аргументация [касающаяся эмотивов. – Я. П.] скорее уговаривает, чем убеждает. […] В конечном счете антропологическое исследование когнитивных и эмоциональных процессов должно основываться на эмпирической полевой работе»[954]

. Но даже после того как Редди применил свою теорию к историческому материалу, у историков все равно осталось много сомнений. Основные этапы истории революции он выделяет те же, что и его предшественники: как отметил в рецензии Джереми Попкин, «нарратив французской истории у Редди не так уж нов»[955]. Можно было бы добавить: он не только не нов, но в определенном отношении даже иногда неприятно поражает своей одномерностью; филологическим тонкостям «Новой культурной истории» – повышенной чуткости историка к метафорам, метонимиям, синекдохам, жанрам и т. п. – места в работе Редди не находится.

Время покажет, насколько разрушительной станет критика для теоретической постройки, воздвигнутой Уильямом Редди. Но уже сейчас очевидно, что влияние, которое он оказал на историографию, сохранится надолго. Пусть многие историки пойдут за ним не во все комнаты его теоретического здания, факт остается фактом: некоторые камни из него, как это часто бывает в науке, уже кем-то позаимствованы и вульгаризированы. Слова «эмоциональный режим», «когмоция», «эмотив» сегодня на устах у многих. При этом понятие «эмоциональный режим» редко используется в своем полном значении ансамбля предписанных эмотивов со всеми причитающимися ритуалами и прочими символическими практиками. Вместо этого его обычно толкуют в смысле «эмоциональных норм» и применяют как синоним «эмоциональных стандартов» Стернсов или «правил чувствования» Хохшильд. О том, насколько произведение вписывается в общий научный ландшафт, можно судить и по тому, содержатся ли в нем общедоступные кирпичи с высоким потенциалом вульгаризируемости, то есть можно ли их заимствовать, не арендуя здание целиком.

2. Эмоциональные практики

Перейти на страницу:

Похожие книги

Философия символических форм. Том 1. Язык
Философия символических форм. Том 1. Язык

Э. Кассирер (1874–1945) — немецкий философ — неокантианец. Его главным трудом стала «Философия символических форм» (1923–1929). Это выдающееся философское произведение представляет собой ряд взаимосвязанных исторических и систематических исследований, посвященных языку, мифу, религии и научному познанию, которые продолжают и развивают основные идеи предшествующих работ Кассирера. Общим понятием для него становится уже не «познание», а «дух», отождествляемый с «духовной культурой» и «культурой» в целом в противоположность «природе». Средство, с помощью которого происходит всякое оформление духа, Кассирер находит в знаке, символе, или «символической форме». В «символической функции», полагает Кассирер, открывается сама сущность человеческого сознания — его способность существовать через синтез противоположностей.Смысл исторического процесса Кассирер видит в «самоосвобождении человека», задачу же философии культуры — в выявлении инвариантных структур, остающихся неизменными в ходе исторического развития.

Эрнст Кассирер

Культурология / Философия / Образование и наука
Дворцовые перевороты
Дворцовые перевороты

Людей во все времена привлекали жгучие тайны и загадочные истории, да и наши современники, как известно, отдают предпочтение детективам и триллерам. Данное издание "Дворцовые перевороты" может удовлетворить не только любителей истории, но и людей, отдающих предпочтение вышеупомянутым жанрам, так как оно повествует о самых загадочных происшествиях из прошлого, которые повлияли на ход истории и судьбы целых народов и государств. Так, несомненный интерес у читателя вызовет история убийства императора Павла I, в которой есть все: и загадочные предсказания, и заговор в его ближайшем окружении и даже семье, и неожиданный отказ Павла от сопротивления. Расскажет книга и о самой одиозной фигуре в истории Англии – короле Ричарде III, который, вероятно, стал жертвой "черного пиара", существовавшего уже в средневековье. А также не оставит без внимания загадочный Восток: читатель узнает немало интересного из истории Поднебесной империи, как именовали свое государство китайцы.

Мария Павловна Згурская

Культурология / История / Образование и наука