История эмоций

Что все это значит для конкретного применения данной теории в исторической науке? Прежде всего, расширяется круг источников или смещается фокус внимания при их анализе. Помимо эксплицитного выражения чувств посредством эмоциональных слов, помимо эго-документов, в поле рассмотрения включается язык, оперирующий телесными категориями: «…заставил кровь вскипеть в жилах» и т. п. Большое значение приобретают письменные, звуковые и изобразительные следы любых форм телесного чувствования – «биться в истерике», «дрожь в голосе», «страх», «сдерживаемый гнев», «лишиться чувств от стыда», а также – вспомним Введение – вытянутые или расширенные брови (ян-шоу шень-мей), которые у китайцев обозначают счастье и довольство. Тут Шеер выходит далеко за рамки подхода Редди, в котором внимание направлено главным образом на словесные речевые акты. Особый интерес представляют конфликты, так как они могут что-то рассказать нам о неудачном «делании» эмоций и тем самым раскрыть невысказанные, имплицитные правила «делания». В конфликтах сталкиваются различные регулирующие эмоциональные практики, и благодаря этому мы можем делать выводы о более широких эмоциональных культурах.

3. Нейроистория

Шеер со своей «когфективной» концепцией сознания связана с теорией расширенного разума, и Редди тоже прекрасно знал, что делал, выбирая – во времена, когда едва ли хоть один историк проявлял интерес к наукам о жизни, – когнитивную психологию и школу «оценки» с ее интенционализмом[980]

. После того как Редди осуществил рецепцию экспериментальной психологии, поднялась описанная выше нейронаучная волна, которая захлестнула многие другие гуманитарные дисциплины, так что рано или поздно должна была, наконец, докатиться и до исторической науки. И вот сегодня перед нами результат: нейроистория[981]. Наиболее ярким представителем ее является медиевист Дэниел Лорд Смэйл (*1961). Его книга «О глубокой истории и мозге», в которой важное место отведено и эмоциям, вызвала много разговоров и была подвергнута уничтожающей критике в рецензии Редди. Но о ней все же следует рассказать.

Смэйл поставил себе цель расширить хронологические рамки того, что считается «историей», и сделать предметом изучения исторической науки то, что происходило задолго до изобретения письменности в Месопотамии ок. 4000 года до н. э. Поэтому он начинает с того, что показывает, как дописьменные культуры были вытеснены из круга исторических в XIX веке, в ходе распространения исторической науки, опирающейся на письменные источники. Так возник «доисторический период», включающий в себя все, что было до шумеров и их клинописи, а эпоха палеолита превратилась во «вневременную дистопию, неизменность которой была нарушена неким deus ex machina – невнятно определенным каталитическим событием, положившим начало движению и истории»: этим событием стало внедрение письменных техник[982].

Если расстаться с восходящим к концу XIX века представлением о документе как мериле всего исторического бытия и принять более широкое определение источников (Смэйл предпочитает называть их «следами»), охватывающее «обломки скальной породы, ископаемые, митохондрическую ДНК, изотопы, модели поведения, фрагменты керамики и фонемы», если вспомнить «большие исторические дисциплины, в том числе геологию, эволюционную биологию и этологию, археологию, историческую лингвистику и космологию», то, утверждает Смэйл, мы придем к лучшему, более глубокому пониманию истории: к тому, что он назвал «глубокой историей»[983]

. Возникает «великий исторический нарратив, который связывает палеолит с последующим периодом и вращается, в частности, вокруг непрерывного взаимодействия между человеческой культурой, с одной стороны, и человеческим мозгом, поведением и биологией, с другой»[984].

Если посмотреть на «следы» более внимательно, то параллели с текстовыми источниками становятся очевидны. «След, – говорит Смэйл, – это то, что кодирует какую-то информацию о прошлом»[985]. И далее: