История эмоций

Конечно, эта динамика вовсе не ушла от дихотомии «природа vs. воспитание», а тесно затянута в ее корсет. Ведь у Смэйла эмоции (повторим еще раз: вслед за Леду и Дамасио он понимает под ними бессознательные телесные феномены, в противоположность осознаваемым «чувствам») неизменны: «эмоции […] – это структура, стоящая за нашими многочисленными поступками в настоящем и прошлом»[995]. Все сводится к старым аффективным программам, с которыми мы уже встречались у Томкинса и Экмана. Меняются только объекты эмоций (змея, автомобиль). «Средневековая святая, которая ела вшей и слизывала гной из инфицированных ран и из язв прокаженных, на каком-то уровне знала, какой именно эффект она произведет на тех, кто это наблюдал», – пишет Смэйл, имея в виду, что меняется лишь культурный ответ на стимулы, вызывающие отвращение, а не универсальность самих этих раздражителей[996]

. Таким образом, он не допускает мысли, что эмоции сами по себе могут меняться, что эволюции подвержена «аппаратная составляющая» человеческого мозга.

Из этого возникает противоречие, которое проходит через всю книгу. С одной стороны, Смэйл утверждает, что животные и человек с доисторических времен влияют на состояние своего мозга с помощью «психотропных механизмов», которые определяются как «изменяющие настроение практики, способы поведения и институты, порожденные человеческой культурой»[997]. Такие психотропные механизмы существуют не только у людей:

Многие животные в какой-то мере тоже это делают. Лошади, которым становится скучно или одиноко в стойле, иногда любят удивлять сами себя. Бодрое фырканье вызывает химическую обратную связь, которая провоцирует рефлекс удивления и возбуждающий выброс нейрохимических веществ. Птицы, которые едят перезрелые плоды, насыщенные алкоголем, потребляют изменяющее настроение вещество, не производя его. Кошек тянет к кошачьей мяте[998]

.

Люди танцуют и пьют, приводят себя в религиозный экстаз, занимаются друг с другом сексом, зачастую безо всяких планов продолжения рода. Как и эмоции, использование психотропных средств и сама склонность к тому, чтобы стимулировать себя, похоже, универсальны (хотя и не ясно, какие организмы Смэйл включает в рассмотрение, а какие нет).

С другой стороны, подчеркивает Смэйл, аграрная революция, произошедшая около 5000 года до н. э., навсегда изменила ситуацию, так как породила огромное количество новых психотропных механизмов. Впоследствии часто бывали периоды ускорения, как в XVIII веке в Европе «с ее культурой, стимулированной кофеином, с ее сентиментальными романами и порнографией, с ее растущим ассортиментом потребительских товаров»[999]

. Сегодня в нашем глобальном потребительском обществе психотропные механизмы становятся все более многочисленными и все более мощными, а мы – тут Смэйлу приходится сделать сальто, чтобы объяснить динамику, – становимся все менее чувствительными[1000]. Но как это возможно? Почему, несмотря на универсальность психотропных механизмов, наша чувствительность притупляется? Этот абсурдный мыслительный ход является для Смэйла единственной возможностью встроить в свой конструкт историческую изменчивость и сделать то, что обычно делают историки: классифицировать изменения. Ведь он историк, и претендует на создание новой периодизации. Впрочем, его схема не объясняет, почему некоторые люди впадают в зависимость от определенных психотропных механизмов, а другие нет[1001]

. Почему не все становятся наркоманами? Кроме того, если мы будем следовать Смэйлу, невозможно будет характеризовать некоторые психотропные механизмы как «умеренно вызывающие зависимость» (mildly addictive), потому что, согласно его теории, со временем все психотропные механизмы приводят к уменьшению зависимости и снижению чувствительности.

Еще одна роковая для построений Смэйла проблема связана с тем, что основу неизменности природы он усматривает в эмоциях. То и дело он путает эмоциональное с когнитивным – например, когда утверждает, что африканский следопыт способен обнаруживать львов далеко на горизонте лучше, чем люди, не живущие в саванне, потому что он адаптирован к окружающей среде:

Любой, кто наблюдал, как африканский следопыт оглядывает безликую равнину и замечает вдалеке прайд львов, невидимый для всех остальных людей в машине, поймет, насколько обеднены синапсы в его собственной зрительной коре[1002].