История эмоций

Интересно также рассмотреть с точки зрения истории эмоций политическую лексику. Во Введении уже шла речь об эмоционально кодированных речах и поступках в дипломатической практике. А что мы можем сказать о демонстративно выказываемом возмущении – «одном из самых эффективных тактических ресурсов, особенно в парламентской деятельности?»[1022] Как обстояло дело во время панихид, партийных съездов, встреч монархов, императорских свадеб, во время выступлений политиков на собраниях кролиководов или в коммунальных советах? Какой эффект произвел в политике «эмоциональный поворот», сопровождавшийся демонстрациями и перформансами вроде «Международного парада политически опечаленных», Depress-In (приблизительно переводится как «Захват общественного здания в целях проведения в нем демонстрации своей депрессии». –

Примеч. пер.), «Сети отчаяния» и т. д., организованных Чикагской эмоциональной группой (Chicago Feel Tank), членом которой является Дебора Гулд и которая сознательно и зачастую иронично использует эмоциональный язык для политических целей?

И наконец, представляют интерес «те эмоции, которые выступают главными мотивациями действий в политическом контексте», однако к ним, наверное, труднее всего подступиться и по большей части они останутся не исследованы историками[1023]

. Если бы удалось найти источники и способы, чтобы их изучать (один вариант будет предложен в конце этой главы), то мы получили бы причинные объяснения политических решений, опирающиеся на чувства.

Экономическая история и эмоции

Крах на Нью-йоркской бирже, случившийся в октябре 1929 года, имел катастрофические последствия, к которым относят Великую депрессию, а некоторые даже Вторую мировую войну и Холокост, однако причины его до сих пор не выяснены. Если факторы, вызвавшие банковские и экономические кризисы в других странах (в Японии в 1927 году, в Германии в 1931‐м, в Великобритании в 1931‐м), понятны, то над кризисом в США специалисты по экономике и экономической истории до сих пор ломают головы. Американский экономист Пол Кругман, например, задается вопросом, как столь мелкая причина могла иметь столь огромные последствия, а бывший председатель совета управляющих Федеральной резервной системы США Бен Бернанке даже сказал, что «понимание Великой депрессии – это священный Грааль макроэкономики»[1024].

По крайней мере тайну панической массовой продажи акций и обрушения индекса Доу-Джонса 24 октября 1929 года раскрыл недавно историк Гарольд Джеймс: как он утверждает, при такой панике у людей пробуждаются воспоминания о схожих катастрофических событиях прошлого и перемешиваются с восприятием текущих событий. Оказавшись в ситуации неопределенности, люди, по всей видимости, ощущают потребность в какой-то исторической опоре, но, ориентируясь в своих действиях на то, что кажется им прецедентом (в данном случае это были прежние обвалы на биржах), они лишь делают все еще хуже, поскольку ни один биржевой крах не похож на другой. Джеймс объясняет это так:

Иными словами, обращение к историческим прецедентам постоянно и неизбежно порождает финансовые кризисы: в состоянии эйфории люди готовы воображать картины будущего в утопических красках; когда эйфория рушится, они обращаются к воспоминаниям о былых катастрофах (свидетелями которых они лично могли и не быть)[1025].

Когда разразился крах 1929 года, настоящее перемешалось главным образом с воспоминаниями о катастрофе, бывшей 24 сентября 1869 года, в пятницу. Тень того события настолько затмила настоящее, что четверг 24 октября 1929 года в сознании людей фантастическим образом превратился в «Черную пятницу»[1026]. И то же самое происходило при каждом крахе впоследствии: в 1987, 2000 и 2008 годах люди ориентировались на воспоминания о кризисе 1929 года, всякий раз называя худший день «черным». Таким образом, для коллективных кризисных ситуаций, таких как обвал на бирже, типичен поиск смысла в прошлом и развитие «лихорадочной исторической фантазии», в которой перемешиваются разные времена[1027].