Уже классики экономической социологии понимали, что экономика зачастую имеет мало общего с тем, что обычно понимается под «рациональностью». Макс Вебер, чье имя чаще всего ассоциируют с понятиями «рационализации» и «железной клетки» современной бюрократии и организации труда, размышлял не только о пиетизме и эмоциях (как мы видели в первой главе). Уте Фреверт отметила, что «при ближайшем рассмотрении» Вебер оказывается «аналитиком, от чьего внимания не ускользнула та создающая ценности и управляющая поведением власть, которой обладают чувства в современном капитализме»[1028]
. «Разве, – спрашивает Фреверт, – он не учитывал и то, что современный капиталистический общественно-экономический строй имел абсолютно „аффективную“ основу и что подлинными мотивами экономических субъектов были „жажда наживы“, „страсти борьбы“ и „душевные ценности“?»[1029]Кроме того, уже при жизни Вебера сравнительно молодые психологические науки стали проявлять интерес к эмоциям промышленных рабочих. Анкетирование, проведенное среди пяти с лишним тысяч рабочих, показало, что у них преобладали «аффекты неудовольствия», а типичной реакцией на современный механизированный труд было «отвращение»[1030]
. Один рабочий-металлист, еще заставший в молодости протоиндустриальный труд в домашней мастерской, рассказывал:Когда мне в мастерскую поставили станки, печь для отжига, плавильную печь и прокатные валки, на которых теперь работают по 80–100 человек, то можете себе представить, если 42 года проработаешь без грохота, а тут вдруг вой и грохот, то как это действует пожилому человеку на нервы. Я потею весь день, меня страх охватывает. Я частенько плачу, как дитя малое, по ночам уже спать не могу. У меня теперь всю ночь свет горит – так мне легче удержать свои чувства[1031]
.Здесь мы можем видеть не только возможности для изучения истории такой науки, как психология эмоций труда, но и очертания истории эмоций рабочих[1032]
.И наконец, особенно многообещающим представляется изучение истории потребления с акцентом на истории эмоций[1033]
. Специалисты по рекламе уже давно стали интересоваться тем, как настроения и чувства людей становятся мотивами их поступков, и это заставило их заняться изучением эмоций[1034], поэтому изучение самой рекламы несет в себе огромный эпистемологический потенциал. Помимо этого, источниками историку могут служить рекламные медиапродукты – афиши, ролики, флайеры, перетяжки, аэростаты, распространители рекламных проспектов в поролоновых костюмах и т. п. Очевидно, что при этом возникнет множество пересечений с историей эмоций в СМИ. Увлекательной темой были бы также связи с различными формами политической рекламы, будь то нацистская пропаганда в Германии, наглядная агитация в странах социализма или политическое консультирование в телевизионных демократиях конца ХХ века. Что можно сказать о роли эмоций в работе предшественников PR и политической пропаганды – Гюстава Лебона, Эдварда Бернейса и Йозефа Геббельса? На какие психологические или иные теории эмоций опирались имиджмейкеры Шарля де Голля или Рональда Рейгана?Немецко-американский психолог, создатель детектора лжи Гуго Мюнстерберг (1863–1916), ученик Вильгельма Вундта, с большим вниманием следил за делом Дрейфуса – судебным процессом во Франции, движущим мотивом которого был антисемитизм. В 1894 году артиллерийский капитан еврей Альфред Дрейфус был обвинен в том, что якобы передал германской разведке секретные военные данные. Мюнстерберг писал, что против Дрейфуса имел место заговор, и
когда заговорщики пытались сфабриковать доказательства против него, они подчеркивали как особо важный факт то, что он дрожал и в силу этого едва мог писать, когда они диктовали ему письмо, содержавшее фразы из обнаруженной изменнической рукописи. Многое из того, что полиция и преступники называют «третьей степенью», состоит из этих телесных признаков нечистой совести[1035]
.