История эмоций

Кроме того, устная история эмоций ставит вопрос о связи между чувствами и памятью. Хотя нейронауки все более активно занимаются «эмоциональной памятью», в исторической науке этот аспект пока еще практически незаметен[1055]. Существуют, конечно, исследования психологической травмы, черпающие вдохновение из психоанализа, и они активно реципируются историками, однако интервал между переживанием эмоции и воспоминанием о ней (сколь бы ни было проблематично данное категориальное разделение) – то есть между моментом, когда человек влюбился, и моментом, когда он напишет о том, как он влюбился, или между моментом, когда человека обуяла дикая ярость, он схватил подвернувшийся под руку кухонный нож и кого-то убил, и моментом вынесения ему судебного приговора с учетом смягчающего обстоятельства «в состоянии аффекта», – этот интервал зачастую весьма велик и в истории эмоций до сих пор теоретически почти не разработан. Именно по этой причине антрополог Сигне Хауэлл обвинила Уильяма Редди в том, что он, говоря о своих эмотивах, не учитывает этот интервал. Ведь насыщенный эмоциями протокол судебного процесса, пишет Хауэлл, не содержит никаких эмотивов, никаких непосредственных эмоциональных речевых актов, а содержит, самое большее, письменные фиксации этих эмотивов, имевшие место некоторое время спустя. Таким образом, перед нами несколько опосредующих инстанций. Короче говоря, У. Редди, по мнению рецензентки, нечувствителен к диахронии; он как антрополог, осуществляющий включенное наблюдение, описывает события как синхронные[1056]

. Поэтому историкам, которые захотят изучать эмоции, используя методы устной истории, можно было бы посоветовать никогда не забывать об этом интервале между переживанием эмоции и воспоминанием о ней.

Историки как эмоциональные существа

Как известно, Тацит (ок. 58 – 120. н. э.) утверждал, что он написал свою историю Рима при императорах Августе и Тиберии «без гнева и пристрастия»[1057]

. В XIX веке то, что основатель историзма Леопольд фон Ранке (1795–1886) назвал «беспристрастным взглядом», описывалось «с помощью разных выражений, но всегда как исключение „минутных страстей и интересов“, осуществлять которое было применительно к явлениям, более удаленным во времени, естественно, легче, нежели применительно к таким, которые еще непосредственно оказывают свое влияние на современность», – писал Рудольф Фирхаус (1922–2011)[1058]. В опубликованной в 1946 году книге британского историка идей Робина Джорджа Коллингвуда (1889–1943) говорится, что «иррациональные элементы» – «ощущения в отличие от мысли, чувства в отличие от концепций» – представляют собой «предмет психологии», но не являются «частью исторического процесса»[1059]

. Лейтмотив всех этих цитат, восходящих к очень разным эпохам, один: пусть история и эмоции неотделимы друг от друга, но историописание и чувство несовместимы. От историка ожидается бесстрастность, и началось это задолго до того, как в ходе превращения истории в науку в XIX веке объективность стремительно превратилась в ее центральную категорию[1060].

Даниэла Заксер (*1970) на материале корреспонденции и дневников некоторых немецкоязычных швейцарских и австрийских историков рубежа веков изучила использовавшиеся ими стратегии эмоциональной нейтрализации. Ее исследование показывает: при встрече с прошлым в источниках приходилось обуздывать не только страсть и энтузиазм. Историки, работавшие в конце XIX века, много слышали в «профессиональном фольклоре» об обнаружении в архивах неких неизвестных сокровищ и о «сопровождавшем [это] чувстве триумфа», но их самих учили ремеслу на уже изданных источниках. Их будничная профессиональная деятельность заключалась в том, чтобы регистрировать, классифицировать и переписывать сведения, опубликованные другими, и не сулила никаких потрясающих архивных находок. Она была, как писал в своих письмах один историк, «скучной», «кислой», «отупляла» и «вызывала желание все бросить»[1061]

.

Помимо публикаций источников, будущих историков в XIX веке обучали методу «вчувствования». До середины 1870‐х годов студентам задавали в виде упражнения писать тексты в стиле античных и средневековых историографов и хронистов. Это называлось «чувственным мостом в прошлое». В основе данного метода лежала идея, что никакой принципиальной разницы между людьми прошлого, историографами, писавшими о них, и студентами исторических факультетов, жившими в XIX столетии, не существовало[1062]. По мере того как претензия на объективность к концу XIX века становилась все более важным элементом современной исторической науки, антагонизм между вчувствованием и объективностью стал невыносим, и метод вчувствования был вытеснен из формальной профессиональной подготовки историков: начиная примерно с 1900 года они могли учиться ему лишь «чувствуя»[1063].