История эмоций

Мы, так сказать, входим в новую роль (надеваем новую униформу) и начинаем говорить более авторитетно, мы меняем нашу эмоциональную внешность. Это то, что Гоффман имеет в виду под «кожей». Но мы и сами по-новому задействуем наши глубокие чувства – это то, что я имею в виду под «двумя дюймами мяса». «Социальное» проникает в нас гораздо глубже, чем мы предполагаем, исходя из наших нынешних представлений о человеческом «Я»[488].

Хохшильд также утверждала, что именно требование аутентичности чувств ведет к отчуждению, особенно в таком обществе, как американское, где «подлинному», «аутентичному» и «автономному» человеческому «Я» придается такое большое значение.

Но можно ли, говоря о культе аутентичности, говорить об американском обществе в единственном числе?[489]

Какую роль играют в США иммигранты – то есть люди из других культур, с другими представлениями об аутентичности, – а также субкультуры, в которых формируется иное отношение к аутентичности, и индивидуальные различия, обусловленные личностными особенностями? Даже если Хохшильд права в своей констатации наличия в Америке культа аутентичности, это еще вовсе не означает, что было бы аналитически полезно предполагать, будто дихотомия «истинное vs. ложное „Я“» является априорной данностью. Более пристальный анализ конкретных исторических ситуаций и той роли, которую играла в них аутентичность как ценность (важность и характер которой менялись на протяжении истории), мог бы дать для каждого случая разные ответы и на вопрос о том, какая степень отчуждения возникала в результате эмоциональной работы. Это обстоятельство заставляет признать возмущение Хохшильд несколько бесцельным и лишает ее книгу морально-критической остроты. Ведь такой же эффект отчуждения выявило бы, вероятно, и исследование в области социологии эмоций, проведенное на заводе, где люди заняты «традиционным» промышленным трудом. Если бы кто-то по той же схеме, которую использовала Хохшильд, проанализировал эмоциональный аспект труда на вьетнамской обувной фабрике, где шестнадцатилетние девушки по двенадцать часов в день делают кроссовки, то американские программы подготовки стюардесс предстали бы, наверное, в другом свете.

Но, невзирая на эти возражения, необходимо сказать, что публикация «Управляемого сердца» маркировала появление социологии эмоций как автономной области исследований[490]. В институциональном плане это выразилось в создании специальных секций в национальных социологических ассоциациях: так, например, в 1986 году секция социологии эмоций была сформирована в составе Американской социологической ассоциации (ASA)

[491]. Исследования, которые проводились с тех пор, Джонатан Тёрнер разделил на семь областей. Первая – «Эволюционная биология». Представители данного направления обращают внимание на тот факт, что эмоциями ведают эволюционно более старые зоны мозга, расположенные под корой: это, как иногда считают, указывает на то, что еще до появления языка эмоции служили средством общения между людьми. Тёрнер резюмирует этот взгляд следующим образом:

Только много позже – возможно, лишь с появлением Homo sapiens, – появился звуковой (словесный) язык, но он опирался на язык эмоций. И все же с распространением словесного языка поведенческие способности человека в области эмоций, языка и усиленной когнитивной деятельности стали подпитывать друг друга и так сформировали культурные системы, которые имеют решающее значение для социальной организации людей[492]

.

Вторая область, по классификации Тёрнера, – это «Символический интеракционизм», восходящий к Джорджу Герберту Миду. Его представители утверждают, что в межчеловеческом общении главное для индивида – это поддержание представления о собственном «Я», своей идентичности, и в этом эмоции играют свою роль[493].

Третью область Тёрнер назвал «Драматургия» и в ней объединил все подходы, восходящие к Ирвингу Гоффману, который