История эмоций

утверждал, что поведение индивидов всегда предполагает представление себя публике – другим людям. Осуществляя такое театральное представление, индивиды используют культурный сценарий, состоящий из идеологий, ценностей и норм, а также реквизит (костюмы, распределение пространства и объекты), чтобы представить себя не только театрально, но и стратегически[494].

Помимо «гоффманистки» Хохшильд к «драматургической» группе принадлежит Пегги Тойтс, чьи выводы очень близки к тем, которые сформулировала историк Барбара Х. Розенвейн (и, как мы увидим в IV главе, Уильям М. Редди), писавшая о принадлежности индивидов к различным, но часто пересекающимся «эмоциональным сообществам»[495]

.

Четвертая область называется у Тёрнера «Интеракционный ритуал» – она связана с именем влиятельного социолога Рэндалла Коллинза. Он считает, что люди, встречаясь лицом к лицу, применяют ритуализованные приветствия, жесты и формы речи, которые создают заряженное эмоциональной энергией настроение, а затем в ходе контакта это настроение синхронизируется и контролируется. Когда в контакте участвуют больше двух индивидов, с помощью таких ритуалов возникает групповая солидарность. Если ритуал нарушен кем-то посторонним, она может обратиться против них и привести к тому, что вся группа разгневается на него, а это, в свою очередь, укрепляет внутригрупповую солидарность[496].

Пятую область Тёрнер назвал «Теории обмена»: она объединяет подходы, рассматривающие социальное взаимодействие как отношения обмена, подобные экономическим. В рамках такого обмена социальные акторы инвестируют некие активы (например, время) и либо что-то приобретают, либо теряют (например, положительные эмоции)[497]

.

Шестое и седьмое направления – «Власть/статус» и «Стратификация», являются, пожалуй, наиболее интересными для историков, так как представляют собой попытки теоретического описания «основной категории» социологии – социального неравенства[498]. К последней группе можно отнести, в частности, Еву Иллуз – исследовательницу, которая в своей работе переходит из социологии в культурологию и критическую теорию и обратно[499]

.

«Флористы превращают чувства в цветы»: Ева Иллуз

«Флористы превращают чувства в цветы» – это рекламный слоган, который цитирует в одной из своих работ Ева Иллуз[500]

. При первом взгляде он может вызвать улыбку, но веселью быстро приходит конец, когда Иллуз начинает анализировать существующие в среде современной буржуазии образования практики знакомства и построения отношений. Дело в том, что исследовательница пишет о коммерциализации любви, идущей параллельно с идеализацией этого «самого личного», «самого интимного» из всех чувств, якобы имеющего иммунитет против посягательств коммерции и рынка; она пишет о способности якобы «бесклассового» рынка воспроизводить и закреплять через коммерциализацию чувств существующее социальное неравенство.

Наше представление о романтической любви уже больше ста лет выглядит следующим образом, говорит Иллуз: она «скорее иррациональна, нежели рациональна, скорее безвозмездна, нежели корыстна, скорее органична, нежели утилитарна, скорее приватна, нежели публична. Короче говоря, романтическая любовь, как кажется, не вписывается в те общепринятые категории, в рамках которых всегда осмыслялся капитализм»[501]. Правда, как и предсказывал Карл Маркс, «капитализм неумолимо вторгся в самые приватные уголки наших межличностных отношений и эмоциональной жизни» – с тем результатом, что сегодня, как пишет Иллуз, любовь тесно переплетена с рыночными механизмами и рекламой[502]. Этот парадокс – «коллективная утопия» некапиталистической романтической любви в сочетании с почти полной коммерциализацией ее в действительности – превращает любовь в «арену, на которой разыгрываются социальные различия и культурные противоречия капитализма»[503].