Читаем История греческой литературы Том II полностью

Древние критики, как Дионисий Галикарнасский и Цицерон, высоко оценивают симметричность периодов Демосфена, но анализа деления его периодов на члены (κῶλα) Не дают и правил построения ораторских периодов на основании примеров из речей Демосфена не выводят. Нам трудно проникнуть в тайны построения речей Демосфена по периодам и членам, главным образом потому, что размеры самого члена (κᾶλον) не могут быть установлены с полной определенностью. С уверенностью можно сказать лишь то, что в ораторской речи соблюдались особые правила ритма, а ритм, по мнению такого тонкого критика, как Дионисий, "есть нечто, могущее пленять слух более всех чарующих средств" ("О силе Демосфена", гл. 39, стр. 1071, 18).

Из фигур речи, фигур мысли и тропов, применяемых и другими ораторами, следует отметить у Демосфена его любовь к повторению одного и того же слова в начале нескольких фраз, следующих одна за другой (анафора): "покровителями эллинов были вы семьдесят три года, покровителями были спартанцы двадцать один год" (IX, 23); мастерское пользование сопоставлением противоположных слов, с которыми соединен и контраст мысли (антитеза). Излюбленным примером демосфеновой антитезы была сравнительная характеристика его самого и Эсхина в речи "О венке": "Ты учил грамоте, а я ходил в школу; ты приготовлял посвящения, а я был посвящаем; ты танцевал в хоре, а я содержал хор; ты был писарем, а я заседал в народном собрании; ты был актером на последних ролях, а я был зрителем; ты скверно играл, а я свистал" (XVIII, 265). Антитезы Демосфена производили такое впечатление на слушателей, что Эсхин высказывает опасение, как бы "некоторые из афинян не были увлечены его коварными, злыми противоположениям [антитезами]" (Эсхен II, 4).

Из фигур мысли можно отметить особенно частое употребление Демосфеном риторического вопроса, обращенного к слушателям или даже и самому себе: "что же является причиной всего этого?" (III, 30); "зачем же я это теперь говорю?" (VI, 31).

Употребляя риторические украшения в большей степени, чем предшествующие ораторы, Демосфен избегает шаблонности и стремится к разнообразию, вследствие чего Дионисий сравнивает его с мифическим Протеем. Не подражая никому из предшественников, он тем не менее усвоил лучшие свойства их языка и стиля. По мнению Дионисия, стиль Демосфена не принадлежит ни к одному из признаваемых риторикой стилей, а представляет смешение их ("О силе Демосфена", гл. 8 — 975, 16 и 9).

Конечно, совершенства одной формальной стороны речи недостаточно, чтобы быть великим оратором. Речи Демосфена производят сильное впечатление главным образом своим глубоким содержанием, возвышенностью и благородством мыслей, патриотизмом, бескорыстием и подлинным пафосом.

В политических речах Демосфена иногда бывает трудно понять связь между отдельными предложениями и их отношением к целому. Поэтому возникал даже вопрос, лежит ли вообще в основании политических речей (демегорий) Демосфена какой-либо план и допускается ли в них точное и определенное расчленение; в них даже предполагали нечто вроде "лирического беспорядка", который прежде считался принадлежностью классических од.

Но такое мнение далеко не верно. Как показали более тщательные исследования в этом направлении[216], политические речи Демосфена построены даже строже и однообразнее, чем судебные. К ошибочному заключению о беспорядочности построения политических речей Демосфена приводило то, что в них он применяет расположение частей, не соответствующее обычным правилам риторики. Центральное место в демегориях Демосфена занимает так называемая πρόθεσις, т. е. главное положение, которое служит основанием для всей аргументации и которым определяется весь распорядок речи, тогда как в судебных речах эта часть ставится в начале, после вступления Непосредственно предшествующая ей часть имеет целью подготовить к ней слушателей и заменяет собой то, что в судебных речах выполняет "рассказ" — διήγησις, narratio. Непосредственно следующая за ней часть, самая обширная, должна содержать основания, по которым выставленное оратором предложение рекомендуется или считается необходимым и составляет "доказательства" (πίστεις). Если присоединить к этому еще необходимое во всякой речи "вступление" (προοίμιον) и "заключение" (ἐπίλογος), обыкновенно краткое, то и получатся обычные в судебных речах пять частей, но только иначе расположенные. План этот во всех его подлинных речах выдержан.

При чтении речей Демосфена мы не можем себе представить полностью того впечатления, которое они производили на слушателей при произнесении их самим оратором. Необходимо помнить, что огромное значение при этом имела жестикуляция (ὺπόκρισις), которая особенно развилась в IV веке, когда от оратора требовалось больше живости, чем в прежние времена. Произношение речи с ее ритмом и пафосом было похоже на пение[217].

Перейти на страницу:

Похожие книги

Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

Валерий Юрьевич Вьюгин , Ксения Андреевна Кумпан , Мария Эммануиловна Маликова , Татьяна Алексеевна Кукушкина

Литературоведение
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1

«Архипелаг ГУЛАГ», Библия, «Тысяча и одна ночь», «Над пропастью во ржи», «Горе от ума», «Конек-Горбунок»… На первый взгляд, эти книги ничто не объединяет. Однако у них общая судьба — быть под запретом. История мировой литературы знает множество примеров табуированных произведений, признанных по тем или иным причинам «опасными для общества». Печально, что даже в 21 веке эта проблема не перестает быть актуальной. «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, приговоренного в 1989 году к смертной казни духовным лидером Ирана, до сих пор не печатаются в большинстве стран, а автор вынужден скрываться от преследования в Британии. Пока существует нетерпимость к свободному выражению мыслей, цензура будет и дальше уничтожать шедевры литературного искусства.Этот сборник содержит истории о 100 книгах, запрещенных или подвергшихся цензуре по политическим, религиозным, сексуальным или социальным мотивам. Судьба каждой такой книги поистине трагична. Их не разрешали печатать, сокращали, проклинали в церквях, сжигали, убирали с библиотечных полок и магазинных прилавков. На авторов подавали в суд, высылали из страны, их оскорбляли, унижали, притесняли. Многие из них были казнены.В разное время запрету подвергались величайшие литературные произведения. Среди них: «Страдания юного Вертера» Гете, «Доктор Живаго» Пастернака, «Цветы зла» Бодлера, «Улисс» Джойса, «Госпожа Бовари» Флобера, «Демон» Лермонтова и другие. Известно, что русская литература пострадала, главным образом, от политической цензуры, которая успешно действовала как во времена царской России, так и во времена Советского Союза.Истории запрещенных книг ясно показывают, что свобода слова существует пока только на бумаге, а не в умах, и человеку еще долго предстоит учиться уважать мнение и мысли других людей.

Алексей Евстратов , Дон Б. Соува , Маргарет Балд , Николай Дж Каролидес , Николай Дж. Каролидес

Культурология / История / Литературоведение / Образование и наука