История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

Поэтому план воспользоваться удаленностью колонн друг от друга, равно как и разницей во времени их наступления, был весьма благоразумен и не подлежит осуждению потомства. Наполеон обманул неприятеля искусными отвлекающими атаками и сумел за пять-шесть дней сосредоточить армейские корпуса, отбывавшие из Меца, Лилля и Парижа. В результате, вечером 14 июня 124 тысячи человек и 300 орудий оказались в Бомонском лесу, а пруссаки ни о чем не знали, хотя их аванпосты располагались всего в двух лье. Утром 15 июня Наполеон пересек лесную полосу, скрывавшую его от неприятеля, захватил Шарлеруа на глазах пруссаков и англичан и 15-го вечером занял позицию между двумя союзническими армиями, застигнутыми врасплох и растерявшимися от его внезапного появления. История войн не предлагает ничего подобного по надежности, точности и удачному исполнению.

Если же мы взглянем на эту четырехдневную кампанию с точки зрения более возвышенной, то увидим ошибки не полководца, а главы государства, поставившего себя и Францию в вынужденное положение, в котором ничто не происходило естественно и в котором и самый могущественный гений столкнулся бы с непреодолимыми трудностями психологического характера. Конечно, не было ничего прекраснее и искуснее операции, которая в считанные дни объединяла на границе без ведома неприятеля 124 тысячи человек. Но происхождение колебаний Нея и Рейля 15-го, повторившихся 16-го и сделавших неполным успех, который должен был стать решающим, можно вменить в вину Наполеону, ибо это он выгравировал в их памяти воспоминания, которые столь сильно их поколебали. Это он вписал в память Рейля Саламанку и Виторию, в память Нея – Денневиц, Лейпциг и Лаон, а в память Вандама – Кульм. Если следующий день после сражения в Линьи был потерян, о чем, впрочем, не следовало слишком сожалеть, вина в том лежала на колебаниях Нея в первой половине дня, и на грозе – во второй. Гроза, разумеется, не являлась делом рук Наполеона или его генералов, но делом его рук было создание такого положения, когда любой природный инцидент становился серьезной опасностью, положения, в котором все без исключения обстоятельства должны были складываться благоприятно, чего природа никогда не предоставляет ни одному полководцу.

Потеря утра 18-го также не была ничьей ошибкой, ибо обязательно следовало дать почве подсохнуть и затвердеть, и ведь невозможно же было поверить, что это время будет попросту предоставлено пруссакам для присоединения. Но если Рейль был обескуражен перед Гумоном, а Ней и д’Эрлон после лихорадочных колебаний 16-го впали в лихорадочное воодушевление 18-го и прежде времени растратили наши драгоценные силы, то причину их морального состояния и необычайного, но слепого героизма следует снова искать в Наполеоне, который поместил их в необычайное положение.

Если внимания Наполеона, привлеченного к правому флангу, недоставало в центре для предотвращения опасных ошибок, в этом повинно прибытие пруссаков; а в прибытии пруссаков следует винить только Груши. Однако вина в назначении Груши лежит на Наполеоне, который таким образом наградил за политическую услугу человека, несомненно, храброго и лояльного, но неспособного руководить армией в таких обстоятельствах. Наконец, будь у Наполеона 20^—30 тысяч лишних солдат, он справился бы со всеми случайностями, но эти 20

^—30 тысяч находились в Вандее, а Вандея составляла часть необычайного положения, единственным творцом которого был он сам.

И уж чтобы ничего не упустить, добавим, что лихорадочное состояние армии, впавшей после высочайшего героизма в неслыханное уныние, было, как и всё остальное, делом рук главы государства, который в течение пятнадцати лет злоупотреблял Францией, ее армией и своим гением! Искать причины несчастья, восходившие к положению, созданному Наполеоном за пятнадцать лет, в его военных просчетах – значит подменять правду ложью, а великое – малым. В Ватерлоо мы видим не постаревшего полководца, утратившего энергию и присутствие духа, а необыкновенного человека, несравненного воина, который всей силой гения не смог исправить последствия своих политических ошибок, гиганта, который, пожелав бороться с силой вещей, был побежден как слабейший человек. Гений, бессильный перед непризнанной (или слишком поздно признанной) силой обстоятельств, есть зрелище не только более правдивое, но и более поучительное, нежели постаревший полководец, допустивший несколько военных ошибок. Вместо урока, достойного человеческого рода и полученного от Бога, это была бы только тема для обсуждения с учениками военной школы.

LXI

Второе отречение