История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том I

Узнав о поведении Убри, Сент-Джеймский кабинет весьма разгневался и поспешил отправить курьеров в Санкт-Петербург с жалобами на то, что русский переговорщик бросил английского. Он этим не ограничился и осудил собственного переговорщика, лорда Ярмута, за то, что тот слишком рано предъявил свои полномочия. Опасаясь, что лорд Ярмут мог быть подвержен порывам из-за личных связей с французскими дипломатами, кабинет выбрал для участия в переговорах вига, лорда Лодердейла, человека весьма трудного характера. Второго полномочного представителя без промедления отправили, снабдив точными инструкциями, предоставлявшими, однако, некоторые послабления относительно Сицилии, которыми лорд Ярмут не располагал. Лорд Лодердейл был педантичным и склонным к формализму дипломатом. У него был приказ требовать установления принципа переговоров uti possidetis

[18], который включал морские завоевания англичан и Сицилию, еще не завоеванную Жозефом. Правда, он не включал возвращения Ганновера, но это королевство было вне обсуждения, ибо англичане всегда заявляли, что не потерпят никаких споров по этому пункту. Лорд Лодердейл должен был оговорить, что uti possidetis

не будет применяться абсолютным образом, в частности в отношении Сицилии, и что можно будет сохранить этот остров за компенсацию. Таким образом, какая-нибудь жертва в Далмации, в соединении с уступкой Балеарских островов, могла предоставить средство уладить дело.

Лорд Лодердейл скоро прибыл в Париж. Это был виг, а следовательно скорее друг, чем враг мира. Но его предупредили остерегаться соблазнов Талейрана, которым, как опасались, не смог противостоять лорд Ярмут.

Лорд Лодердейл был принят вежливо и холодно, ибо в Париже догадывались, что он прислан как противовес излишней сговорчивости лорда Ярмута. В ответ на присылку Лодердейла Наполеон назначил вторым переговорщиком Шампаньи. С этой минуты их было двое против двоих: Кларк и Шампаньи против лорда Ярмута и лорда Лодердейла.

Тотчас присоединившись к конгрессу, лорд Лодердейл начал с длинной категоричной ноты, в которой резюмировал конфиденциальные и официальные переговоры и просил о принятии принципа uti possidetis.

Наполеон откровенно хотел мира и считал, что он у него в руках. Однако не следовало провоцировать этот характер, обидчивый и вспыльчивый. Наполеон отложил ответ, и это был первый признак недовольства. Лорд Лодердейл не счел себя побежденным и повторил свою декларацию. Тогда ему возразили достойной и энергичной депешей, в которой заявлялось, что до сих пор переговоры шли в откровенном и сердечном тоне и без всяких педантичных форм, которые новый переговорщик хотел в них привнести; что если намерения переменились и дипломатические церемонии скрывают тайное желание прервать переговоры после того, как будут раздобыты несколько клочков земли для предъявления парламенту, лорду Лодердейлу остается только отбыть восвояси, ибо мы не расположены уступать парламентским расчетам английского правительства. Лорд Лодердейл не имел желания доводить до разрыва; он был неловок, вот и всё. Произошло объяснение. Договорились, что нота лорда Лодердейла была простой формальностью, по сути не исключающей ни одного из условий, с которыми прежде согласился лорд Ярмут; что его прибытие сделало даже более возможным сохранение Сицилии при предоставлении возмещения более значительного, чем Балеары; затем стали совещаться о Пондишери, Суринаме, Тобаго, Сент-Люсии.

Английские переговорщики казались убежденными, что Россия, тронутая жалобами Англии, не ратифицирует договор Убри. Наполеон, напротив, не мог поверить, что Убри дошел до заключения подобного договора, если его инструкции не позволяли ему этого, и еще менее он мог поверить, что Россия осмелится разорвать акт, который позволила подписать своему представителю. И он решил дождаться известия о русских ратификациях, после которых Англии пришлось бы принять его условия. Пока же он приказал французским переговорщикам тянуть время до того дня, когда в Париж прибудет ответ из Санкт-Петербурга. Убри отбыл 22 июля; ответа следовало ожидать к концу августа.

Наполеон ошибался, и это был один из весьма редких случаев, когда он не прочитал мысли своих противников. Ничто, в самом деле, не было более сомнительным, чем русские ратификации, и, кроме того, весьма ослабевшее в то время здоровье Фокса подвергало переговоры новой опасности. Если бы этот великодушный друг человечности не выдержал бремени правления, партия войны немедленно получила бы перевес над партией мира.