История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том I

Люди, видевшие в ту пору Берлин, говорили, что там царило беспримерное воодушевление. Гаугвиц с испугом понимал, что продвинулся далеко за пределы целей, которых желал достичь: ему нужны были простые демонстрации, а у него требовали войны. Армия требовала ее во весь голос. Королева Луиза, принц Людвиг, двор, еще недавно сдерживаемые недвусмысленной волей короля, теперь не сдерживались ничем. По их словами, они только теперь стали германцами, только теперь – пруссаками, наконец прислушались к голосу выгоды и чести; ушли от иллюзий предательского и бесчестного союза; стали достойны себя и основателя прусской монархии, Фридриха Великого!

В действительности Пруссия была унижена ролью, которую сыграла, напугана изоляцией, в какой могла оказаться, если Англия и Россия помирятся с Францией, смутно встревожена тем, как с ней будет тогда обращаться Наполеон, притом что пожалеть ее некому. В таком состоянии она была склонна принимать за реальные самые лживые и неправдоподобные слухи.

Депеши Луккезини были перехвачены полицией Наполеона и стали ему известны. Он был ими возмущен и тотчас приказать написать Лафоре, чтобы уведомить его о присылке этих депеш, поручить опровергнуть все утверждения прусского посланника и потребовать его отзыва. К несчастью, было слишком поздно, и безумный порыв, сообщившийся общественному мнению Пруссии, невозможно было обуздать. К тому же Гаугвиц, обремененный столь различными ролями, которые вынужден был играть целый год, не имел более смелости для принятия правильных решений.

Лафоре нашел его сдержанным и нарочито избегающим объяснений. Тем не менее, после нескольких попыток, ему удалось встретиться с министром и спросить его, как ему могло до такой степени не хватить его обыкновенного хладнокровия, как он мог поверить лживым рассказам, выдуманным Гессеном, легкомысленным словам, подхваченным Луккезини, как мог не дождаться или не поискать более точных сведений, прежде чем принимать решения столь важные, как те, что были публично объявлены. Гаугвиц, всё более расстраивавшийся, по мере того как свет, на миг померкший в его разуме, начинал светить снова, казалось, сожалел о своем недавнем поведении, наивно признался в стремительности порыва, охватившего короля, двор и его самое, объявил, наконец, что, если им не придут на помощь, их скоро выбросит на подводный риф войны; но что ничто еще не потеряно, если Наполеон согласится совершить какой-нибудь демарш, который станет для гордости большинства сатисфакцией, а для осторожности кабинета поводом успокоиться; что простое удаление французской армии, сосредоточенной уже некоторое время на дорогах, ведущих в Пруссию, достигло бы этой двойной цели. Гаугвиц добавил, что для облегчения объяснений Луккезини будет отозван, а в Париж отправлен Кнобельсдорф, человек благоразумный и зрелый.

Наполеон мог бы согласиться на требуемый демарш, не поставив под угрозу своей славы, ибо он никогда и не помышлял о захвате Пруссии, а после подписания договора с Убри и вовсе был расположен отвести войска во Францию. Он приказал разбить огромный лагерь в Медоне, чтобы собрать там Великую армию и устроить в сентябре великолепные празднества. Приказы на этот счет были уже отправлены, но одно значительное и неожиданное событие смешало все планы. Император Александр отказался ратифицировать мирный договор, подписанный Убри. Он принял такое решение по горячим настояниям Англии, которая взывала к его верности, напоминала о своем недавнем отказе вести переговоры без России и требовала, чтобы подписанный договор был отвергнут. Император Александр, хоть и весьма опасался последствий войны с Наполеоном, стал опасаться их чуть менее, увидев, что Англия не так торопится броситься в объятия Франции, как ему показалось. Он решился не ратифицировать договор Убри, но вместе с тем ответил, что готов возобновить переговоры, но только с Англией: он даже вручает ей свои полномочия для ведения переговоров на том условии, что неаполитанскому королевскому семейству будет оставлена не только Сицилия, но и вся Далмация, а Балеарские острова отдадут королю Пьемонта.

Курьер с этими новостями прибыл в Париж 3 сентября, в ту самую минуту, когда вооружение Пруссии занимало всю Европу, а Наполеона просили вызволить Гаугвица и короля Фридриха-Вильгельма из затруднения, отведя назад французские войска. Наполеон почувствовал, как в нем зарождается глубокое недоверие, и вообразил, что его предали. Воспоминание о поведении Австрии в предыдущем году, воспоминание о ее вооружении, столь часто и столь упорно отрицавшемся даже тогда, когда ее войска уже пришли в движение, убедило его, что и на сей раз будет то же, – что внезапное вооружение Пруссии это вероломство и он подвергается опасности быть застигнутым врасплох в сентябре 1806 года, как его едва не застигли врасплох в сентябре 1805-го. Поэтому Наполеон оказался мало расположен отводить войска из Франконии, весьма выгодной военной позиции для войны против Пруссии, как мы вскоре увидим.