История моих книг. Партизанские повести

Неудобно: подрядчик он на весь уезд, а жену, как ратник второго разряда, бьет. Драться неудобно.

И опять: письмо, господи, да мало ли любовных бумаг еще страшнее бывает!

Намеренно глупо, издевательски пишет архитектор Костырев:

"Любезная и дорогая Фиоза Семеновна! Раз сердце ваше в огне, потрудитесь вручителю сего подать ваше письменное согласие на рандеву в моей квартире в какие угодно времена…"

Михей Поликарпыч обитал позади флигелька, рядом с пимокатной. А как выходил сын из флигеля, — шваркали по щебню опорки, из-за угла показывалась хитрая и густая, как серый валенок, бороденка, и словно клок черной шерсти губы закатанные.

— Аль заказ опять? Везет тебе…

Хотел было Кирилл Михеич сунуть бумажку в карман, оказалось — в подштанниках вышел! Скомкал бумажку.

— Час который?

— Час, парень, девятый… Девятый обязательно.

Осмотрел стройку, глыбы плотного алого кирпича.

Ямы кисловато пахнущие хлебом извести. Жирные телесного цвета бревна — огромные гладкие рыбы у кирпичных яров-стен.

— Опять каменщиков нету? Прибавил ведь поденщину, какого лешака еще?…

Поликарпыч заложил руки на хребет, бороденку повел к плечу, ответил ругательно:

— Паскуда, а не каменщик. Рази в наше время такой каменщик был?… Этова народа прибавкой не сдержишь. Очень просто — паскуда, гнилушка. Отправились, сынок, на пристань к Иртышу. Пароход пришел — "Андрей Первозванный", человек с фронтов привез — всю правду рассказывает. Комиссар по фамильи.

— Комиссар не фамиль, а чин.

— Ну? Ловко! О-о, что значит царя-то нету. Какие чины придумали.

— Какой комиссар-то приехал, батя? Фамилью не сказывали?

— Вот и есть фамилья — Комиссар. А, между прочим, сказывают — забастовку устроим. В знак любвей, — это про комиссара-то. Валяй, говорю, раз уж на то пошло. И устроят, сынок. А, мобыть, Артемия поймают, — тоже для радостной жизни — расстреляем, говорят.

— Артюшка в степи. С ханом кумыс пьют.

Старик присел рядом на бревно и стал длинно.

прерываясь кашлем, рассказывать о своих болезнях. Кирилл Михеич, не слушая его, смотрел на ползущие выше дощатого забора в сухое и зеленоватое небо емкие и звонкие стены постройки. На ворота опустилась сорока, колыхая хвостом, устало крикнула.

Кирилл Михеич прервал:

— Мальчонка от архитектора не приходил?

— Где мне видеть! Я в каморе все. А тебе его куды?

— Гони в шею, коли увидишь.

— Выгоню. Аль украл что?

Кирилл Михеич пнул ногой кирпич.

— И архитектора Костырева гони. Прямо крой поленом- на мою голову. Шляются нюхальщики!..

Старик хило вздохнул, повел по бревну руками. Соскабливая щепочкой смолу, пробормотал:

— Ладно… Ета можна.

Кирилл Михеич спросил торопливо:

— Краски, не знаешь, где купить? Коли еще воевать будут, не найдешь и в помине. Внутри под дуб надо, а крышу испанской зеленью… Я дострою, тебе говорят.

Мимо постройки, улицей, низко, раскидывая широкий шаг, прошли верблюды, нагруженные солью. Золотисто-розовая пыль плескалась, как фай, пухло жарко оседала у ограды.

— В пешку не сыграешь? — спросил старик.

Играл старик в шашки поразительно: купцы его по ярмаркам, словно диво, возили.

— До пешек тут. Как мне теперь строиться? Комиссар приехал, контрибуцию наложат еще.

— И очень просто, наложат.

— На постройку пойду.

— Иди.

И пошел Кирилл Михеич на постройку кладбищенской, во имя пророка Ильи, церкви.

Улица. В деревянных опоясочках пыльные жаркие тополя, под тополями, в загине-кошки. Глаз у кошки золотой и легкий, как пыль.

А за домами — Иртыш. За Иртышом — душные нескончаемые степи. И над Иртышом — голубые степи, и жарким вечным бегом бежит солнце.

На все это смотрит Кирилл Михеич по-новому — тоскливо и растерянно.

Встретился протоиерей Буйко, о. Гавриил. Был он рослый, темноволосый и усы держал, как у Вильгельма. А борода, как трава в степи зимой, не росла, и он огорчался. Голос у него темный, словно ряса, — говорит:

— На постройку?

Благословился Кирилл Михеич, туго всунул голову в шляпу.

— Туда. К церкви.

Протоиерей толкнул его легонько — повыше локтя. И, спрятав внутри темный голос, непривычным шепо-" том сказал:

— Ступайте обратно. От греха. Я сам шел — посмотреть. Приятно, когда этак… — Он потряс ладонями, полепил воздух: — …растет… Небо к земле приближается… А вернулся. Квартала не дошел. Плюнул. У святого места, где тишина должна, — птица и та млеет, — сборище…

— Каменщики?

Когда протоиерей злился — бил себя в лысый подбородок. Шлепнул он тремя пальцами — и опять тронул Кирилла Михеича выше локтя.

— Заворачивайте ко мне. Чаем с апельсиновым вареньем, дыни еще из Долона привезли. Угощу. От Артюшки слова есть.

— На постройку пойду… Я строиться должен!..

— Не советую. Со всего города собрались. Говорит комиссар этот, что на пароходе, Запус. Непотребный и непочтительный крик. Очумели. Ворочайтесь.

— Пойду. Я на постройку должен. У меня кругом измена.

Шлепнул ладонью в подбородок. Пошел, тяжело передвигая ноги под темной рясой, — мимо палисадников, мимо островерхих домов, — темный, плотный, гулом чужим наполненный колокол.