История моих книг. Партизанские повести

Теперь чиновников нет, и баи выбрали род Балихановых, остатки ханов Чекменей, потомственными ханами.

Атаман Трубычев присутствовал на совещании генералов, бежавших из Омска. Старые слова говорили генералы.

Чокан неожиданно начал хвастаться своими стадами и стратегией киргизских кавалерийских войн. Атаман тоскливо смотрел на его скрипучее смуглое горло. Похоже было, что по доске тащили просмоленную сухую веревку.

Зачем бежали генералы?

Казаки, скрывавшиеся с атаманом в степи, не отдают им чести.

Канавы у дорог наполнены желтыми (пахнущими грибом) назьмами. Плотно они стояли в памяти атамана, может быть, потому, что по ним, неумело гикая, несся хан, а за ним, втыкая животы в луки седел, генералы.

Ночью как-то, напившись кумысу, они говорили о киргизских девочках. "Твердое мясцо", — сказал один из них робко.

Генералы разрабатывали план наступления на Омск. Атамана Трубычева на совещание не пригласили.

Тогда атаман уехал в аул. Алтэ.

Нелепые чиновники засели в юрту ханов из рода Чекменей. Почтово-телеграфист из английского воспитания разыгрывает хана. Акцизные чиновники перерядились генералами.

Кем ряжен атаман?

— Сволочи! — кричал Артемий Трубычев. — Перестрелять!

Из станиц к аулу Алтэ стягивались казаки.

— О Запусе не слышно? — спрашивал атаман.

Казаки врали неумело и скучающе. Они робко слушали его властный и сильный голос. И самого робкого из казаков он послал в Усть-Монгольск завязать разговоры с эсерами. Головы генералов централизованно думать не могут. Вместо единодержавия у них в голове разваренное баранье сало. О власти они только могут говорить, но ни могущества, ни силы они не понимают.

Атаман выслушал покорного казака, вернувшегося из Усть-Монгольска.

— Дело из тебя выйдет, — сказал он покровительственно. — А еще что слышал?

— Будто бы… конечно, дело ихнее. Сказывают, Запус — комиссар, поселился в вашем кабинете и к жене Олимпиаде…

— Болтают, болтают, рады болтать, — прервал атаман.

Вечером он покинул аул Алтэ. Степь открылась перед ним — большая, высокая, голубая. Трудно в такой степи, в такой пустыне найти городок Усть-Монгольск, а еще труднее — свое счастье.

Отец подрядчика по церковным и школьным работам, Кирилла Михеевича Качанова, Михей Поликарпыч происходил из пермских мужиков. Духом он был мечтатель, а телом — зверь. Жизнь его сложилась неудачно, сын его держал ів черноте, любил припоминать прежние отцовские грехи, а у какого отца нет грехов перед сыном! Сын мог презирать отца. Кирилл Михеич был тверд, настойчив, любил и мог торговать, но в азиатской этой стране нашел более выгодным строить церкви и дома. Имел он желание разбогатеть, жить пышно, и все строил, получая казенные подряды… но тут выкатились на улицы грозные красные флажки и неумелые песни и — все полетело к чертовой матери.

И вдобавок — жена!..

Супругу, Фиозу Семеновну, из поселка Лебяжьего, одел по ее желанию в пышность, сладостями ее кормил- сколько душе угодно. Старух вокруг нее насадил, родственниц, — сплетничай, не блуди, дай мужу ездить спокойно. А тут, после красных флагов и красных речей, прикатил Артюшка — кандидат на царский престол, властитель. С женой каждый день ругается, солдаты идут по улице не по его!.. За Артюшкой атаманом еще лучше: инженер из Лондона, Чокан Балиханов, потомок Чингис-хана.

— Я хан… Я миллионы больших телег двину к границам Индии…

— Я тоже хан. Я сколько церквей настроил по губернии… Сколько Исусов я поместил на свои места. Сколько бы Исусов без меня пропадало. И что я имею за свою работу?…

Хотел Кирилл Михеич бросить папироску в пепельницу, — но очутилась папироска на полу, и широкая ступня ядовито пепел по половику растащила. По темно-вишневому половику — седая полоска.

А жена, — хозяйственная азиатская пышность, Фиоза Семеновна, — даже и этого не заметила. Уткнулась, — казачья кровь — упрямая, — уткнулась напудренными ноздрями в подушку, — воет.

Кирилл Михеич тоже, может быть, плакать хочет! Черт знает что такое! Повел пальцами себе по скулам, кашлянул.

Плачет.

Стукнул казанками в ладонь, прокричал:

— Перестань! Перестань, говорю!.. Блудить умеете!.. Таскаться умеете!.. Ну, понесло нас… куда же, господи, нас понесло?…

Плачет.

— А я и тут не сдамся! Я строить хочу!.. Церкви хочу строить! Дома хочу!.. Нашла время блудить!.. Орать! Кошки паршивые, весну нашли… Любовников заводить…

Еще горче захныкала подушка. Шея покраснела, а юбка, вскинувшаяся, показала розоватую ногу над чулком.

Побывал в кабинете Кирилл Михеич. Посидел на стуле, помял записку от архитектора Костырева к Фиозе Семеновне. Измена!.. Тоска!.. И чего Костыреву не хватает! Все бабы одинаковы, как листья весной — липнут.

Надел Кирилл Михеич шляпу и как был в тиковых подштанниках с алыми прожилками, в голубой ситцевой рубахе, так и отправился. Так всегда носил сюртук и брюки навыпуск, но исподнее любил пермских родных мест и цветом — поярче.

Дворяне всегда в сюртуках бранят жен-изменниц и в таком виде убийства совершают. А мужик должен жену бить и ругать в рубахе и портках, чтобы страшный дух, воспалительный, от тела шел.

Надо бы дать Фиозе в зубы!