История моих книг. Партизанские повести

— Так что артель. Революсия…

— Лодыри.

Еще за пять сажен проверил тот гвоздь. Поднял молоток, шагнул было.

— Постой. Это кто ж приехал?

— Саженова. Генеральша. Из Москвы. Добра из Омска на десяти подводах — пароходы, сказывают, забастовали. У нас тут тоже толкуют — ежели, грит, правительство не уберут…

— Постой. Одна она?

— Дочь, два сына. Ранены. С фронтов. Ребята у вас не были? Насчет требований.

— Иди, иди…

В ограде горел у арб костер: киргизы варили сурпу. Сами они, покрытые овчинами, в отрепанных малахаях, сидели у огня, кругом. За арбами в синей темноте перебегали оранжевые зеницы собак.

Кирилл Михеич, жена и сестра жены, Олимпиада, ужинали. Олимпиада жила во второй половине флигеля.

Кирилл Михеич молчал. Нарочито громко чавкая и капая на стол салом, ел много.

Фиоза Семеновна напудрилась, глядела мокро, виновато, вздыхала и говорила:

— Артюшка скоро на город пойдет. И-и, сколь народу-то поизничтожили.

— Уничтожили! Еще в людях брякни. Возьми неуча.

— Ну, и пусть. Знаю, как в людях сказать. Вот, Артюшка-то говорит: кабы царя-то не сбросили, давно бы мир был и немца побили. А теперь правителей-то много, каждому свою землю хочется. Воюют. Сергеевна, чай давай!..

— Много он, твой Артюшка, знает. Вопче-то. Комиссар вон с фронта приехал. Бабы, хвост готовь — кра-асавец…

Олимпиада, разливая, сказала:

— Да не все побегут!

Летали над белыми чашками, как смуглые весенние птицы, тонкие ее руки. Лицо у ней было узкое, цвета жидкого китайского чая, и короткий лоб упрямо зарастал черным степным волосом.

— Генеральша приехала, Саженова, — проговорила поспешно Фиоза Семеновна. — Дом купила — не смотря. В Москве. Тебе, Михеич, надо бы насчет ремонту поговорить.

— Наше дело не записочки любовные писать. Наше дело — церкви строить.

— …Нарядов дочери навезли — сундуки-то четверо еле несут. Надо, Лимпияда, сходить. Небось модны журналы есть.

— Обязательно-о!.. Мало на тебя, кралю, заглядываются. И-их, сугроб занавоженный…

Кирилл Михеич не допил чашку и ушел.

В коленку ткнулась твердым носом собака и, недоумевающе взвизгнув, отскочила.

Среди киргизов сидел Поликарпыч и рассказывал про нового комиссара. Киргизов удивило, что он такой молодой, с арбы кто-то крикнул: "Поди, царский сын". Еще — чеканенная серебром сабля. Они долго расспрашивали про саблю и решили идти завтра ее осмотреть.

— "Серебро — как зубы, зубы-молодость", — запел киргиз с арбы самокладку.

А другой стал рассказывать про генерала Артюшку. Какой он был маленький, а теперь взял в плен сто тысяч, три города и пять. волостей, немцев в плен.

А теперь Артемий Трубычев против комиссара великие армии в степи сбирает. А комиссар его жизнь разрушит!

А какая у Артюшки жизнь, киргизу известно? Бритолобая ты собака, хотя и поешь!

Остановил Кирилл Михеич извозчика и поехал к девкам. А за круглым столом, покрытым вязаной скатертью под светом лампы "молния", обняв двух девушек, восседал великолепный архитектор Костырев, подвижный, разговорчивый, общительный. Молчать бы нужно, выругать бы его…

— Пива подрядчику Качанову!.. Азия!..

— Эта как же? — спросил Кирилл Михеич с раздражением.

— Что?

В отношениях своих к происходящим, некоторым родом, событиям. Запуса видел — разбойник. Мутит… Протопоп жалуется. Порядочному люду на улице отсутствие.

— Чепуха. Пиво здесь хорошее, от крестьян привезли. Табаку не примешивают.

— Однако производится у меня в голове мысль. К чему являться Запусу в наши места?…

— Пей, Кирилл Михеич. Девку хочешь, девку отведем. На-а!

Ухватил одну за локти — к самой бороде подвел. Даже в плечах заморозило. О чем говорил, забыл. Сунул девке в толстые мягкие пальцы стакан. Выпила. Ухмыльнулась.

— Зовут-то как?

— Фрося.

Давай сюда вина, пива. Для девок — конфет! Кирилл Михеич за все отвечает. Эх, архитектор, архитектор — гони семнадцать церквей, все пропьем. Сдвинули столы, составили. Баран жареный, тащи на стол барана.

— Лопай, трескай на мою голову!

Все же появился и похвалил:

— Я говорил — развернется! Подрядчик Качанов- та, еге!..

— Сила!

Дальше еще городские приехали: бывшие — прапорщик Долонко, казачьего уездного круга председатель Беленький, учитель Агатов…

Плясали до боли в пятках, гармонист по ладам извивался. Толстый учитель Агатов пел бледненьким тенорком. Девки ходили от стола в коридор, гости за ними. Просили угощений.

Кирилл Михеич угощал.

Потом, на несчетном пивном ведре, скинул сюртук, засучил рукава и шагнул в коридор за девкой "У Фроси телеса, как воз сена — широки…

А в коридор с улицы ворвалась девка в розовом. Стуча кулаками в тесовые стенки, заорала, переливаясь по-деревенски:

— Де-евоньки-и… На пароход зовут, приехали! Зазвенели дверки. Кирилла Михеича к стенке.

Шали на крутые плечи:

— Ма-атросики…

Матрос в сером пиджаке, похожий на Артюшку. Нет, подошел к свету — совсем другой. Матрос молча, пальцем, выбрал девок — и Фросю тоже.

— А я согласен.

— На что вы согласны? — спросил архитектор. Кирилл Михеич молча посмотрел на дурака и сплюнул.

Глава вторая

УЩЕЛЬЕ СТАРОЙ УТКИ