Поэма была принята русской публикой восторженно — ясное доказательство того, что она пришлась по плечу русскому обществу, — въ ней видли старое, извстное, но сказанное на новый ладъ, возведенное въ дйствительную красоту.
Впрочемъ, критика русская раздлилась на два лагеря — одни восхваляли поэму, другіе ее осуждали. Жуковскій, посл прочтенія поэмы, подарилъ Пушкину свой портретъ, съ надписью: "побдителю-ученику отъ побжденнаго учителя". Другой «арзамасецъ» Воейковъ написалъ длинный разборъ поэмы, въ которомъ ее превознесъ, какъ произведеніе, въ «романтическомъ» дух написанное; онъ нашелъ въ поэм и нравственную цль, которая достигнута поэтомъ, такъ какъ злодйство оказалось наказаннымъ, а добродтель торжествующей… Но Воейковъ не удержался и отъ упрековъ, — онъ нашелъ, что поэтъ недостаточно цломудренъ: "онъ любитъ проговариваться, изъясняться двусмысленно, намекать, употреблять эпитеты: "нагіе", "полунагіе", говоря даже о холмахъ и сабляхъ — напр.: "холмы нагіе", "сабли нагія"; онъ безпрестанно томится какими-то желаніями, сладостными мечтами и пр." Такъ наивно судилъ о поэм Пушкина ея поклонникъ: онъ увидалъ въ ней «романтизмъ», котораго тамъ не было, — «нравоучительность», которая отсутствовала, и безнравственность тамъ, гд была только игра молодой фантазіи. Еще курьезне отзывы о поэм ея противниковъ. Одинъ изъ нихъ хулилъ поэму съ точки зрнія псевдоклассицизма; попутно онъ высказывается и о народныхъ сказкахъ; ихъ онъ называетъ "плоскими шутками старины", несмшными, и незабавными, а отвратительными по своей грубости. Поэтому и поэма Пушкина показалась ему произведеніемъ вульгарнымъ, недостойнымъ печати. Онъ восклицаетъ: "позвольте спросить: если бы въ Московское Благородное Собраніе какъ-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможнымъ) гость съ бородою, въ армяк, въ лаптяхъ и закричалъ бы зычнымъ голосомъ: "здорово, ребята!" — неужели бы стали такимъ проказникомъ любоваться!". Такимъ же "неприличіемъ" показался ему литературный дебютъ Пушкина.
Очень важно, что для стариковъ-псевдоклассиковъ поэма Пушкина показалась «проказникомъ», — это и было "новое слово", внесенное Пушкинымъ; за это превознесли его друзья-арзамасцы, за это на него напали старики. Вся сотканная изъ старыхъ поэтическихъ формулъ, поэма Пушкина была нова своимъ свободнымъ отношеніемъ къ литературнымъ традиціямъ; она не была романтическимъ произведеніемъ,[13]
но она была «вызовомъ» творчеству «старому», связанному правилами, подчиненному морали, — тусклому и однообразному… Тотъ фактъ, что около этого юнаго произведенія въ русской критик разгорлаь ожестченная полемика, доказываетъ всю важность поэмы.b) Пушкинъ на юг (періодъ міровой скорби). Пушкинъ на юг подчинился вліянію поэзіи "міровой скорби". Обстоятельства его жизни сложились такъ, что для пессимизма почва была хорошая. Неожиданно попавъ въ опалу, онъ, беззаботный и безмятежный эпикуреецъ, увидалъ оборотную сторону жизни, — непрочность своего положенія, полную зависимость отъ властей; онъ убдился, что многіе «друзья» отшатнулись отъ него, опальнаго поэта, увидалъ, что героини его легкихъ пснопній скоро забыли его… Все это были слишкомъ сильные удары для доврчиваго юноши, и разочарованіе въ людяхъ надвинулось на него. Знавалъ онъ и раньше приступы тоски, но тогда она лишь легкой тнью проносилась надъ его эпикурействомъ, — теперь она, правда, ненадолго, сдлалась господствующимъ настроеніемъ, опредлившимъ типичныя черты его творчества на юг.