Но Гоголь самъ опровергаетъ свои слова о своемъ "несовершенств" не разъ въ первой части, общая[176]
въ будущеvъ дать другіе образы, боле чистые и высокіе опровергаетъ онъ себя и обильными лирическими отступленіями, въ которыхъ чувствуется искренній паосъ. Это — первыя наши "стихотворенія въ проз". Содержаніе ихъ различно, — въ нихъ отдается онъ мечтательнымъ воспоминаніямъ о своемъ дтств (начало І-ой главы первой части), то обращается къ молодежи съ просьбой дорожить тми благородными чувствами, которыя присущи юности;- не терять ихъ на жизненномъ пути; то съ лирическимъ паосомъ говоритъ онъ о счастливой участи писателя-идеалиста (начало VІІ-ой гл.), то восторженно взываетъ онъ къ Руси, говоритъ объ ея величіи, бдности, о непостижимой связи, которая его сердце привязываетъ къ ней (глава XI); то быстрая русская зда и «птица-тройка» переполяяетъ его сердце восторгомъ и гордостью, и врой, и любовью къ родин,- то онъ мечтаетъ о появленіи на Руси могучаго человка, который суметъ однимъ словомъ двинуть заснувшую громаду впередъ (ч. II гл. I)…Этотъ "лиризмъ — характерный спутникъ юмора", — того особеннаго смха, который соединяется съ мягкостью, чувствительностью души. Это смхъ, когда плачетъ сердце, — смхъ, который легко смняется слезами. Писатель-юмористъ — всегда субъективенъ, и произведенія его всегда лироэпическія. Таковы же и "Мертвыя Души".
Лучше всего это выясняется изъ литературной исторіи поэмы. Если даже и Пушкинъ далъ Гоголю сюжетъ "Мертвыхъ душъ", то юмористическое освщеніе его, — тонъ самаго произведенія, принадлежитъ исключительно Гоголю. И, въ этомъ отношеніи, онъ — ученикъ великаго юмориста XVIII-го вка Лаврентія Стерна и писателя XIX в. Жана-Поля Рихтера. В "Исторіи Тристрама-Шанди" Стерна встрчаемъ мы ту детальность письма, которая такъ характерна для Гоголя, ту яркость въ обрисовк души и вншности разныхъ чудаковъ, наконецъ, то же грустно-насмшливое отношеніе автора къ жизни. Въ "Сентиментальномъ путешествіи по Европ" того же Стерна смшное, даже циничное, прихотливо соединяется съ трогательнымъ: высмивая человческія слабости, онъ въ то же врехя страстно любитъ человка; самое опредленіе юмора, какъ "соединеніе видимаго смха съ невидимыми слезами", принадлежитъ Стерну. Писатель субъективный, онъ такъ же любилъ лирическія отступленія, въ которыя влагаетъ весь паосъ своей чувствительной, издерганной души. Жанъ-Поль-Рихтеръ вышелъ изъ его школы, и то же соединеніе смха и слезъ характерны для его творчества.
Но форма поэмы "Мертвыя Души" взята не y нихъ. Само названіе «поэмы», конечно не подходитъ къ гоголевскому произведенію, — онъ назвалъ ее такъ тогда, когда захотлъ представить въ своемъ произведеніи всю Русь, — написать нчто всеобъемлющее, напоминающее, по композиціи, "Божественную Комедію" Данте. На самомъ дл, передъ нами типичный "плутовской ромамъ" — романъ о приключеніяхъ плута. Такіе романы очень были популярны y насъ въ XVIII вк. Самый образцовый представитель этого жанра — романъ Лесажа "Приключенія Жилблаза".[177]
Было y насъ и въ XVIII, и въ XIX вк много другихъ переводныхъ и оригинальныхъ произведеній этого жара, и во времена Гоголя большимъ еще успхомъ y русской публики пользовался романъ Булгарина: "Похожденія Ивана Выжигина". Форма такого романа представляетъ большія удобства для писателя-жанриста: герой романа встрчается съ цлымъ рядомъ разныхъ людей, попадаетъ въ различныя положенія — все это даетъ возможность писателю широко захватить жизнь и всесторонне освтить душу героя. Такая форма и для цлей Гоголя была самая удобная, — ею онъ и воспользовался.Въ области реалистическаго творчества Гоголь въ свое время имлъ y васъ много предшественниковъ и современниковъ, но никто такъ широко и глубоко не захватывалъ русской жизни, какъ это сдлалъ онъ въ своихъ "Мертвыхъ Душахъ" — это первый по времени "реальный романъ, который помогъ читателю уловить смыслъ переживаемаго имъ историческаго момента" (Котляревскій). Реализмъ Пушкина былъ чище, художественне, такъ какъ былъ свободенъ отъ всякихъ тенденцій, кром того, y Гоголя даже въ "Мертвыхъ Душахъ" замтной осталась романтическая замашка къ идеализаціи, къ лиризму, но Пушкинъ въ своихъ повстяхъ никогда не вдумывался въ смыслъ русской жизни, или жизни вообще. Если его Маша Миронова и старики Мироновы вышли образами глубокими, многоговорящими, то это не было результатомъ какихъ-нибудь тревожныхъ исканій авторомъ "русской души", сознательнаго желанія оправдать, возвеличить, или учить чему-нибудь русскій народъ, — великія находки Пушкина были случайны, были результатами его непосредственнаго художественнаго чутья.