История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

Кром такихъ немногихъ суровыхъ отзывовъ, большинство было восторженныхъ; критики были поражены новизной явленія, поражены богатствомъ картинъ, типовъ и положеній, но никто изъ нихъ не ршается высказаться по существу и съ достаточной полнотой опредлнть все значеніе "Мертвыхъ Душъ" для русской жизни, хотя каждый изъ нихъ и торопится сказать, что эта поэма въ общественномъ смысл явленіе очень знаменательное (Котляревскій). Изъ серьезныхъ критикъ надо указать отзывъ Шевырева, который, впрочемъ, слишкомъ много говоритъ о будущихъ русскихъ идеальныхъ герояхъ, общанныхъ Гоголемъ. Этотъ критикъ указалъ, между прочимъ, на торжество реализма въ нашемъ искусств и на то значеніе, которое въ этой побд сыграли "Мертвыя Души". К. Аксаковъ отъ произведенія Гоголя былъ въ такомъ восхищеніи, что поставилъ Гоголя рядомъ съ Гомеромъ и Шекспиромъ. Это вызвало даже рзкую отповдь Блинскаго, въ защиту униженныхъ міровыхъ геніевъ. Самъ Блинскій не посвятилъ "Мертвымъ Душамъ" цлой статьи, но нсколько разъ въ разныхъ работахъ отзывается о нихъ сочувственно. "Мертвыя Души", по его словамъ, "твореніе чисто-русское, національное, выхваченное изъ тайника народной жизни, столь же истинное, сколько и патріотическое, безпощадно сдергивающее покровъ съ дйствительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовью къ плодовитому зерну русской жизни; твореніе необъятно художественное по концепціи и выполненію, по характерамъ дйствующихъ лицъ и подробностямъ русскаго быта и, въ то же время, глубокое по мысли, соціальное, общественное и историческое". Блинскій былъ живо затронутъ также лиризмомъ Гоголя, романтическими порывами его души, его страстнымъ исканіемъ живой русской души; Блинскаго заинтересовали и общанія Гоголя дать продолженіе поэмы съ другими лицами, хотя посл «славянофильскихъ» восторговъ Шевырева и К. Аксакова по поводу этихъ будущихъ идеальныхъ русскихъ героевъ, онъ сталъ критически относиться къ общаніямъ Гоголя. Онъ даже въ этихъ общаніяхъ прозрлъ опасность, грозящую гоголевскому таланту, и сталъ печатно убждать его "не увлекаться такими замыслами, которые не отвчаютъ вполн опредлившемуся характеру его таланта". По адресу К. Аксакова, Блинскій сказалъ: «истинная» критика "Мертвыхъ Душъ" должна состоять не въ восторженныхъ крикахъ о Гомер и Шекспир, объ акт творчества, о тройк,- нтъ, истинная критика должна раскрыть паосъ поэмы, который состоитъ въ противорчіи общественныхъ формъ жизни съ ея глубокимъ субстанціальнымъ началомъ,

досел еще таинственнымъ, досел не открывшимся собственному сознанію и неуловимымъ ни для какого опредленія. Увлеченный Гегелемъ, Блинскій такъ же страстно, какъ и Гоголь, старался опредлить идеальныя стороны народности русской, — то положительное, что она должна внести въ сокровищницу человческой культуры, чтобы завоевать право на почетный титулъ «историческаго» народа. Ясное опредленіе русскихъ идеаловъ — и искаженіе этихъ идеаловъ въ изображенной Гоголемъ русской жизни, — вотъ, т основанія, на которыя рекомендовалъ Блинскій вступить серьезному критику "Мертвыхъ Душъ".

"Выбравныя мста изъ переписки съ друзьями".

О причинахъ появленія въ свтъ "Выбранныхъ мстъ изъ переписки съ друзьями" было уже говорено выше.[179] Гоголь въ этоvъ произведеніи поторопился "передъ смертью" договорить то, чего онъ не могъ, — не имлъ времени и таланта выговорить путемъ беллетристики — путемъ продолженія "Мертвыхъ Душъ". И вотъ, онъ обнародовалъ нкоторыя интимныя письма свои къ ближайшимъ друзьямъ и знакомымъ, — въ результат, получилась странная книга, въ которой торопливо, сбивчиво, мстами съ горячимъ воодушевленіемъ, мстами съ какимъ-то фальшиво-приподнятымъ паосомъ говоритъ онъ о тхъ вопросахъ, воторые мучили его передъ смертью. Это книга больная, но это книга правдивая. И нельзя было тяжеле придумать оскорбленія умирающему человку, какъ сказать, что онъ «лгалъ» въ своей книг. И это Гоголю сказали. Въ своей "Авторской исповди" онъ говоритъ по этому поводу слдующее: "…называть лжецомъ и обманщикомъ, надвшимъ личину набожности, приписывать подлыя и низкія цли — это такого рода обвиненія, которыхъ я бы не въ силахъ былъ взвести даже на оьъявленнаго мерзавца… He мшало бы подумать прежде, чмъ произносить такое обвиненіе: "Не ошибаюсь ли я самъ? вдь я тоже человкъ. Дло тутъ душевное. Душа человка — кладезь, не для всхъ доступный, и на видимомъ сосодств нкоторыхъ признаковъ нельзя основываться… Нтъ, въ книг "Переписка съ друзьями", какъ ни много недостатковъ во всхъ отношеніяхъ, но есть также въ ней много того, что не скоро можетъ быть доступно всмъ… Для того, чтобы сколько-нибудь почувствовать эту книгу, нужно имть или очень простую и добрую душу, или быть слишкомъ многостороннимъ человкомъ, который, при ум, обнимающемъ со всхъ сторонъ, заключалъ бы высокій поэтическій талантъ и душу, умющую любить полною и глубокою любовью".