Крои того, критика совершенно справедливо оцнила большую содержательность этого произведнія, большую идейность, сравнительно съ "Русланомъ и Людмилой". Здсь была усмотрна попытка психолога разобраться въ душ "героя времени". Здсь были и настроенія боле глубокія: "трогательное уныніе, боле чувства, боле силы, боле возвышенной поэзіи" — какъ выразился одинъ критикъ.
Единодушнымъ хоромъ критика современниковъ признала, что на поэм сказалось вліяніе Байрона: кн. Вяземскій указалъ на Чайльдъ-Гарольда, какъ на образецъ пушкинской поэмы. Характеры пушкинскихъ героевъ показались русскимъ критикамъ "чужеземцами-эмигрантами, переселившимися изъ байронова міра". На разные лады повторяетъ русская критика свои мннія о "байронизм" Пушкина, и еще въ 40-ыхъ годахъ Н. Полевой утверждалъ, что "Байронъ возобладалъ совершенно поэтическою душою Пушкина, и это владычество на много времени лишило нашего поэта собственныхъ его вдохновеній". "Кавказскій Плнникъ, по его мннію, былъ ршительнымъ сколкомъ съ того лица, которое въ исполинскихъ чертахъ, грознымъ привидніемъ пролетло въ поэзіи Байрона". Эти категорическія утвержденія упрочили въ исторіи русской литературы ходячее мнніе о "байронизм" Пушкина.
Тщетно нкоторые критики указывали на несходство Пушкина и Байрона, на самостоятельность русскаго генія (Булгаринъ, Фарнгагенъ-фонъ-Энзе, Надеждинъ, Блинскій, Чернышевскій, Катковъ, Добролюбовъ); мнніе о полной подчиненности Пушкина Байрону, — мнніе, неврное вслдствіе своей односторонности, дожило до нашихъ дней.
Образъ "Кавказскаго Плнника" складывался y Пушкина, очевидно, тогда, когда онъ еще халъ на югъ "въ ссылку"; Кавказъ, куда онъ пріхалъ съ Раевскими, подсказалъ для его картины фонъ; знакомство съ Байрономъ (въ семь Раевскихъ) наложило на готовый образъ нсколько неврныхъ, чуждыхъ ему, чертъ. Когда поэма была написана, настроенія Пушкина уже далеко разошлись съ нею: оттого она ему не нравилась, какъ только была окончена.
Подъ впечатлніемъ Крыма, его природы и преданій, нашсалъ Пушкинъ вторую свою поэму:
Въ этой поэм вліяніе Байрона сказалось въ попытк заимствовать y англійскаго писателя манеру изображать южную природу, восточную жизнь, — словомъ, couleur locale и couleur ^ethnografique. "Слогъ восточный, пишетъ Пушкинъ, былъ для меня образцомъ, сколько возможно намъ, благоразумнымъ, холоднымъ европейцамъ. Европеецъ и въ употребленіи восточной роскоши долженъ сохранять вкусъ и взоръ европейца. Вотъ почему Байронъ такъ прелестенъ въ "Гяур" и въ "Абидосской невст". "Бахчисарайскій фонтанъ", говоритъ Пушкинъ, отзывается чтеніемъ Байрона, отъ котораго я съ ума сходил". Дальше этихъ воздйствій на
Критика съ восторгомъ привтствовала это произведеніе Пушкина, — вс были поражены удивительной картинностью произведенія, ея гармоническимъ стихомъ. Герои поэмы, Гирей и Зарема, показались нкоторымъ критикамъ до того близкими къ героямъ Байрона, что одинъ критикъ утверждалъ, будто "Ханъ-Гирей составленъ по героямъ Байрона настолько чувствительно", что "самыя движенія Гирея, самыя положенія подражательны". Гораздо справедливе были другія указанія на то, что въ этой поэм только въ "манер письма" Пушкинъ слдовалъ за англійскимъ писателемъ.
Гораздо больше нареканій въ русской критик вызвало предисловіе къ пушкинской поэм, написанное кн. Вяземскимъ и представляющее собою защиту романтизма противъ нападенія классиковъ. Защита была не изъ сильныхъ, такъ какъ самъ Вяземскій не понималъ еще сущности «романтизма». Но онъ довольно врно указалъ недостатки старой школы письма. Во всякомъ случа, важно, что, начиная съ этого произведенія, Пушкинъ, такъ сказать, "оффиціально", признанъ былъ "романтикомъ".
Это боле широкое и расплывчатое наименованіе врне подходитъ къ его поэм, чмъ "байронизмъ".