Итальянский футуризм. Манифесты и программы. 1909–1941. Том 1

В России Модест Мусоргский, обновлённый через душу Николая Римского-Корсакова, прививая национальный народный элемент в унаследованных от других формулах и в поисках драматической правды и свободы гармонии, оставляет традицию и заставляет забыть о ней. Так же действует Александр Глазунов, хотя и оставаясь ещё примитивным и далёким от чистого и уравновешенного художественного замысла.

В Финляндии и в Швеции новаторские тенденции также питаются национальным музыкальным и поэтическим элементом, подтверждением чему служат произведения Сибелиуса.

А в Италии?

Козни молодым и искусству, прозябание лицеев, консерваторий и музыкальных академий. Славное слабоумие этих питомников бессилия – мастера и профессора увековечивают традиционализм и атакуют каждое усилие расширить музыкальное поле.

Отсюда – благоразумное подавление и принуждение любой свободной и смелой тенденции, постоянное умерщвление неудержимого ума, безусловная опора на умеющую копировать и льстить посредственность, проституирование великой музыкальной славой прошлого, этим коварным оружием против нарождающегося гения, а также ограничение учёбы пустой акробатикой, которая бьётся в вечной агонии просроченной и уже мёртвой культуры.

Молодые музыкальные умы, которые застаиваются в консерваториях, не могут отвести глаз от чарующего миража театрального произведения, опекаемого крупными издателями. Большая часть завершает его плохо или того хуже из-за нехватки идейных основ и технической базы; совсем немногим удаётся увидеть его поставленным, из них большая часть тратит свои деньги, чтобы добиться оплаченного и эфемерного эффекта или вежливой терпимости.

Последнее убежище, чистая симфония собирает неудавшихся оперных композиторов, которые в своё извинение предвещают конец мелодрамы как абсурдной и антимузыкальной формы. Впрочем, они подтверждают традиционное обвинение, что итальянцы не рождены для симфонии, демонстрируя свою никчёмность даже в этом благороднейшем и живом жанре произведения. Причина их двойного провала одна, и искать её следует не в самых невинных и никогда особенно не поносимых мелодраматических и симфонических формах, но в их собственном бессилии.

Они пользуются в своём восхождении тем знаменитым надувательством, которое называется хорошо сделанной музыкой, фальсификацией подлинного и великого искусства, неценной копией, продаваемой публике, которая по собственной воле позволяет себя обманывать.

Но редкие счастливчики, которым через все самопожертвования удалось добиться покровительства крупных издателей, с которыми они связаны

контрактами-верёвками, обманчивыми и унизительными, представляют класс рабов, трусливых и добровольно продавшихся.

Крупные издатели-торговцы властвуют, устанавливая коммерческие границы в мелодраматических формах, объявляя, какие образцы не должны преодолеваться и побеждаться – низкие, рахитичные и вульгарные оперы Джакомо Пуччини и Умберто Джордано⁶.

Издатели платят поэтам, чтобы они тратили время и ум на фабрикацию и изготовку по рецептам гротескного кондитера, носящего имя Луиджи Иллика⁷, того зловонного торта, который называется оперным либретто.

Издатели бракуют любое произведение, которое случайно оказалось бы выше посредственности; владея монополией, они распространяют свой товар, извлекая из него максимальную выгоду и охраняя поле действия от любой угрожающей попытки восстания.

Издатели берут на себя опеку и прерогативу над вкусами публики и соучастием критики, воскрешают в памяти в качестве примера или предупреждения сквозь слёзы и волнение нашу мнимую монополию в мелодии и бельканто и никогда особенно не восхваляемую итальянскую мелодраму, тяжёлый и удушливый зоб нации.

Один только Пьетро Масканьи, креатура издателя, имел душу и силу восстать против традиций искусства, против издателей, против обманутой и испорченной публики. Он личным примером, первый и единственный в Италии разоблачил позор издательских монополий и продажность критики и ускорил час нашего освобождения от меркантильного и дилетантского царизма в музыке. С большим талантом Пьетро Масканьи сделал подлинные попытки инновации в части гармонии и в части мелодраматической лирики, хотя ему ещё не до конца удалось освободиться от традиционных форм.

Стыд и позор, которые я кратко обличил, верно представляют прошлое Италии в его отношениях с искусством и нравами сегодняшнего дня – индустрия мёртвых, культ кладбищ, пересыхание живых источников.

Футуризм, восстание жизни, интуиции и чувства, ревущая и неудержимая весна, объявляет неотвратимую войну доктрине, индивидууму и произведению, которые повторяют, затягивают или превозносят прошлое во вред будущему. Он провозглашает завоевание аморальной свободы действия, сознания и представления; он провозглашает, что Искусство – это бескорыстие, героизм, презрение лёгких успехов.