Ив Сен-Лоран

Путешествие в Марракеш выпускало из подсознания Ива его всегдашних демонов, его женщин-змей, про€клятых королев, с бледным телом, худыми бедрами и напудренными губами, которые мучительно требовали любви. Фетиши художников-прерафаэлитов и декадентской литературы, звезды, змеи, белые лилии и рыжеволосые женщины населяли теперь его мир. Его кумирами стали Мария Каллас (которая играла Медею в одноименном фильме Пазолини) и Сильвана Мангано[476] (героиня фильмов «Горький рис», «Теорема», а вскоре и «Смерть в Венеции», одного из любимых Сен-Лорана). Вдали от социального сюжета, который сводил искусство к хэппенингу[477] и кино к «кусочку жизни»[478]

(«Пути Катманду» Андре Кайата[479], 1968; «Больше» Барбе Шрёдера[480], 1969), он бросил в мир хрупких видений, более точных, чем любой документ — красоту дьявола. Его ви€дение Востока было очень изобразительным.

Для представления своей коллекции он выбрал двух очень молодых девушек: Эльзу (чилийку) и Аманду (немку). Они вышли на подиум в черных платьях с длинными рукавами, в шелковых шарфах с принтом, эксклюзивно созданных Авраамом по рисунку Сен-Лорана. Глаза были подведены черной линией, на шее — тонкий собачий ошейник, как будто они изображали для журнала Vogue

героинь картины «Две сестры», написанной в 1843 году Теодором Шассерио[481], учеником Энгра. Он был внимательным учеником мастера, если судить по классически строгой линии рисунка и его чувству контура. Ив Сен-Лоран был близок к этой школе: он воссоздавал реальность, исходя из идеала совершенной красоты, подчеркивая овал лица и линию шеи по правилам равновесия и гармонии. Его чувственность казалась почти суровой по сравнению с пестрыми тенденциями времени. «Мы не были грязными хиппи», — говорил Билл Виллис с тем традиционным презрением, которое проявляют гомосексуалисты к неряшливо одетым людям.

Хиппи и туристические агентства, десять тысяч французов стали проводить свой отпуск в Индии, Восток стал новым Сен-Тропе. От Периге до Майами «цыганский стиль» бушевал вовсю. Лавка Mohanjit в Париже, Malbazar

на Бромптон-роуд продавали индийские туники и афганские жилеты всем, кто пытался отыскать свое «истинное я» в стихах Лао-цзы[482]. Оставив этих старомодных модников лазать по базарам в поисках янтарных ожерелий и лиловых юбок, Ив Сен-Лоран смотрел на свою эпоху с небольшой дистанции, что позволяло ему почувствовать комизм этой ситуации раньше других. Не осознавая опасности, женщины демонстрировали на себе самые яркие краски. «Чтобы правильно выделить глаза, я эпилирую брови по-восточному и рисую треугольник инков на лбу», — говорил Гил, визажист Max Factor. Он подчеркивал ключицы желтым цветом, прорисовывал гортань «нильским зеленым» и расцвечивал мочки ушей легкими бирюзовыми оттенками. Все было наполнено безумием: на фотографиях Генри Кларка[483]

губы блестели красным винилом, накладные ресницы делались из крылышек настоящих мух, серебристые болотные сапоги отсвечивали на фоне Персеполиса, на моделях — конские косички и пурпурные ночнушки, брюки буфф и золотые кожаные сандалии.

В декабре 1969 года в оргии блесток и шалей все высшее общество Парижа предстало в лиловом цвете и в цвете паприки: Брижит Бардо повязала индийский головной платок на премьеру в «Лидо»; Джейн Фонда и Роже Вадим прибыли на «роллс-ройсе» в цветах поп-племени английского острова Уайт; ювелирная компания Bvlgari[484] представила в журнале Vogue свои гигантские изумрудные сердца, подвешенные на статуе Будды.