Ив Сен-Лоран

В этой коллекции-манифесте Ив Сен-Лоран нашел демонов своего детства. Это и оранские дамы с выкрашенными волосами и выбритыми бровями, кого алжирские женщины считали «буйными». Он намекал на это в интервью журналу Vogue: «Что я хочу, так это шокировать людей, заставлять их думать. У молодых людей нет воспоминаний». Шелковый мак, приколотый к черному платью, — это первая дань Люсьенне. Можно ли поверить, что с помощью этих женщин он рисовал практически свой автобиографический портрет? Агрессивный и соблазнительный, трагический и фривольный образ существа, которому хотелось бы царствовать над всеми сердцами.

Его ретроколлекция — это не просто вариант моды. В нее не включены «здоровье, молодость, реализм», чего хотели журналисты. Это new look

, перевернутый с ног на голову. Сен-Лоран заново осмыслил себя, ускорив встречу со своей эпохой — ретростиль уже существовал на улицах. Он не восстанавливал прошлое, он стилизовал его. Эту моду можно было найти в Нью-Йорке у Бетси Джонсон[544] или в бутике Стивена Барроу. В интервью журналу Elle

Ив признался: «Если на меня кто и оказал влияние, так это американские поп-художники. Черные ноги и высокие каблуки я увидел и полюбил на пин-апах Энди Уорхола. Это не изысканно? Ну и что! Я думаю, что это обольстительно. Агрессивно, но обольстительно».

Ив Сен-Лоран понял, что произошло: «Люди были шокированы не столько визуально, сколько морально». В будущем сезоне он хладнокровно запретит доступ в свои салоны журналистам-хулителям. Шокированная пресса встала всем миром против него. Французская ассоциация профессиональных журналистов моды выпустила коммюнике, где выразила «самый энергичный протест против сознательного остракизма», который распространился на некоторых из членов ассоциации: Натали Мон-Серван (Monde), Кристиан Колланж (Europe 1

), Пьер-Ив Гюльен (Combat), Евгения Шеппард, представлявшая около восьмидесяти американских ежедневных газет.

Ив Сен-Лоран играл свой большой сольный номер. Благодаря Rive Gauche

ему удалось приспособить строгость Высокой моды к ритму жизни поколения: менее чем за пять лет джерси, черный цвет, куртка-сафари, матроски, плащи, смокинг и костюм стали «классикой» современного гардероба. В этом году он подытожил: «Сложно предлагать людям в виде единственной перспективы рабочую одежду. Конечно, мы вынуждены это учитывать. Я тоже заплатил свою дань реальности: все, что я делал до сих пор, было „адаптированной“ одеждой, серьезной и ответственной, но теперь этого недостаточно. Нам нужны радость, юмор, беспечность. Мода должна стать праздником, она должна помогать людям развлекаться, меняться, немного компенсировать их жизнь в таком ужасном, сером, тяжелом мире, где они обречены существовать. Надо также одевать их мечты, их порывы к свободе, их безумия». Это был один из способов оправдать Высокую моду. Он забрал назад то, что политические активистки украли у кутюрье — их умение диктовать публике.

Париж горел. Полицейские машины повсюду. Левые студенты и крайне правые активисты дрались железными прутьями. Настоящий шок 1971 года — это Манифест 343-х[545] о свободных абортах, где появилась подпись Катрин Денёв. Всего этого было достаточно, чтобы понять, что ностальгическая мечта Сен-Лорана придала хоть какую-то привлекательность миру, где кутюрье продавали туалетные полотенца и простыни. Ив Сен-Лоран защищал гораздо большее, чем профессиональный статус, хотя хорошо понимал, что наибольшая угроза Высокой моде была не в том, что ее будут копировать, а в том, что ее не станет.

Женщины рабски зависели от так называемой естественной моды, с которой они играли, как Мария-Антуанетта — в пастушку, и думали, что прогонят все свои несчастья. Это была общая тенденция. «Весь мир занимается любовью», — пела Эстер Галил[546]. Пили чай с чабрецом, ездили на велосипедах после вышедших статей о том, что «машина воняет и загрязняет воздух». Лекарства стали легкими, аппетит вегетарианским. Устраивались блинные вечеринки в студиях с белой штукатуркой. И вот Ив Сен-Лоран вдруг объявил войну великой секте любви и современной набожности, запрятанным, точно шкатулка для шитья, в тайный шкафчик из белого пластика Formica. Потому что в 1971 году молодой и динамичный, но плохой вкус торжествовал в ворохе засушенных цветов и оранжевых пуфиков. Все гладко и практично, как штаны для картинга, чья передняя часть выглядит как задняя. Все можно было встроить и утопить: столовая превратилась в американскую кухню, а гостиная — в пространство присутствия. В своих деревенских домах с обоями, на которых пестрели большие психоделические цветы, новые матери семейства лелеяли лишь одну мысль — выглядеть как их дочери. А что касалось тела? Оно теперь вольно болталось в дедушкиных рубашках, в комбинезоне маляра, в толстовках или больших цветочных юбках. Эта естественность была невыносима для Ива, этого роскошного хиппи, который никогда в жизни не готовил себе еду.