Ив Сен-Лоран

Представленная в январе 1977 года, летняя коллекция Высокой моды («Испанцы» и «Романтики») в этом отношении довольно значительна. Прямоугольник становился светящимся венчиком, футболка дышала как блузка, палантин трепетал на теле, точно веер из перьев. Полосы исчезли, золото испарилось с муслиновой одежды, тюли трещали, черные юбки из органзы раздувались изнутри, и во всем было видно влияние Лулу. Материал не казался жестким, не ломался при ходьбе, тело сверкало, играло со светом, порхало в хрустальных и фарфоровых вышивках, в лентах алого и нежно-зеленого цвета, и ночь зажигалась пайетками черного янтаря, освещавшими женскую походку.

1977 год знаменовал собой его истинное родство с мадам Фелисой, которой другие первые швеи «прямого кроя» немного завидовали. «Никто не умеет делать воланы, как она», — говорил Ив. Он приходил в восторг как ребенок, когда узнавал новую технику, даря другим счастье: по какой еще причине эти женщины остались бы там шить платья до поздней ночи?! «Иногда мы ночевали там», — вспоминала Лулу. Как еще объяснить это безумие под названием «профессия»?! Это удовольствие могло показаться смехотворным тем, кто никогда не видел этих лиц с синяками под глазами, которые внезапно загорались от удовлетворения, когда что-то получалось по максимуму. «Я была как будто опьянена, — признавалась мадам Фелиса. — У этого человека в голове оргия идей. Он взрывается ими». Лулу де ла Фалез подтверждала: «Он хотел научиться делать вещи, которые летают. Для нее ничего не было хуже, чем молния: ей было необходимо, чтобы казалось, что одежда ни на чем не держится. Некоторые сотрудницы ее ненавидели. Ее платья держались только на резинке, мы чувствовали себя голыми. Без всяких спецэффектов она давала вам тело русалки». Правда, эта легкость иногда имела свои недостатки. «Я вспоминаю бал у Мари-Элен де Ротшильд. Одна женщина встала, бах, упал турнюр. Он был как носовой платок, как легкий порыв ветра, закрепленный стежком». На третьем этаже, в своей мастерской, большой, как мансарда, мадам Фелиса все резала и кроила без мерки. «Баленсиага — это похороны графа Оргаза[672]

в церкви Толедо, дона Соль, Фелипе II и его бастарды. Мы можем часами созерцать эту картину. Это великолепно. Сен-Лоран — это трагический балет. Коррида. Праздник. Все блестит. Он превращает костюм тореро в вечернее платье. Он улавливает красоту, вкладывает ее в женщин. Он сама простота. Зачем пытаться быть сложным кому-то, кто пролетает сквозь вас?» Да, это было безумие, вино любви, бесконечное возбуждение. «Баленсиага придавал костюмам последний штрих, когда они выходили из мастерской. Он был вдумчив, все конструировал. Сен-Лоран тоже такой, но он ласкает своими костюмами».

В июле 1977 года снова началось подобное безумие. «На этот раз я снова сделал слишком много, но в течение двух лет я был в состоянии благодати». Он прикрепил к стене в студии шестьсот набросков, которые только что привез из Марракеша. Во Франции он стал «королем моды». На обложке журнала Point

он был сфотографирован с Кират, со своей фавориткой. «Отныне от Нью-Йорка до Гамбурга, от Рима до Токио царит он, как раньше Шанель или Диор. Он влияет на то, что меняет форму и цвет городского ландшафта»[673]

, — читаем мы в еженедельнике. В бутиках Берлина, Гамбурга, Штутгарта, Ганновера и Мюнхена профессионалы признавались: «Он самый современный дизайнер одежды. Каждый сезон в области немецкого prêt-à-porter возникает только один вопрос: что сделает Ив Сен-Лоран на этот раз?» Покупатели приезжали из Нью-Йорка, Мюнхена, Милана, они признавались: «Мы приехали только из-за Сен-Лорана. Конечно, есть и другие очень хорошие кутюрье, прекрасные, отличные… Но, понимаете, Париж, это Сен-Лоран, — и добавляли: — Похоже, французы единственные, кто этого не знает».