Иван Васильевич – грозный царь всея Руси

Но вскоре после этого, в начале 1564 г., в Москве стали твориться дела странные и чрезвычайные. Были убиты без суда бояре Михаил Репнин и Юрий Кашин. Курбский запустил в обиход клеветническую версию, будто Репнин поплатился жизнью, отказавшись на царском пиру плясать в маске со скоморохами. Эти измышления не заслуживают внимания. Иван Васильевич никогда не был склонен к подобным развлечениям. Автор «Казанской истории», близкий к царю, отмечал, что он «от юны версты не любяще ни гусельного звяцания, ни прегудниц скрыпения… ни скомрах видимых бесов скакания и плясания» [480]. А «Казанская история» создавалась как раз в 1564–1565 гг. Да и вообще в данное время Ивану Васильевичу было совсем не до пиров и не до плясок — поражение в Литве, измены, переговоры с Крымом, напряженная работа с Освященным Собором по выборам митрополита. Наконец, если таким образом «провинился» Репнин, почему пострадал Кашин? Впрочем, и сам Курбский в разных своих опусах запутался. Сперва писал, что Репнина убили на пиру, а Кашина на другой день, когда он шел в церковь. Позже сообщал, что их убили вместе.

Но исследователи выявили и другие факты относительно Репнина и Кашина. Именно эти два князя, двоюродные братья из рода Оболенских, раз за разом выступали инициаторами поручительства за изменников. Организаторами боярского саботажа, активистами оппозиции [478]. Отсюда логично предположить их тайные контакты с Литвой, с которой оппозиция все время была связана. В свете разгрома армии Шуйского и измены в Смоленске выявление таких связей вело к однозначному выводу. А через некоторое время к Репнину и Кашину добавился третий убитый, Дмитрий Овчина-Оболенский.

В данном случае историки подхватили версию поляка Шлихтинга. Его в описываемое время вообще не было в России, он попал в плен только в ноябре 1564 г. Бедствовал, в 1568 году пристроился слугой и переводчиком к придворному лекарю Лендзею, а в 1570 г. бежал обратно, написав в Польше по заказу Сигизмунда пасквиль для преднамеренной дискредитации царя. Шлихтинг расписал, будто Овчина-Оболенский грязно оскорбил Федора Басманова, назвав его наложником царя. Тот нажаловался, Иван Васильевич пригласил обреченного к себе на пир, послал его в погреб выпить вина за свое здоровье, а там царские псари задушили его. Если Овчина действительно позволил себе такое клеветническое оскорбление, то смерть он заслужил — за оскорбление величества казнили во всех странах. Но цена такому источнику, как сплетни Шлихтинга, очень невелика. И сам рассказ выглядит фантастикой. Приглашение на царский пир (опять пир!) — чересчур высокая честь для молодого дворянина. И зачем с пира, для того, чтобы выпить, посылать в погреб? И неужели у царя для исполнения приговоров были только псари (не те ли самые, которые 20 лет назад удавили Шуйского?). Кстати, и Курбский сообразил, что картина очень неубедительна. Нарисовал другую — будто Овчину-Оболенского царь убил собственноручно.

Хотя если от побасенок перейти к фактам, то Овчина-Оболенский был близким родственником Репнина и Кашина и двоюродным братом боярина Немого, одного из признанных вождей оппозиции [481]. Отсюда следует куда более вероятная его вина — соучастие в заговоре. Продолжающееся расследование выявило еще одного изменника. Но сами по себе эти три случая открывают перед нами поразительную картину! Царь получал доказательства измены, но не мог покарать знатных преступников! Уже понял, что Боярская дума их прикроет. А безнаказанность вызывала все более тяжкие последствия. Государь нашел единственный выход — отдал тайные приказы казнить виновных. Иначе не получалось! Впоследствии Иван Васильевич подтвердил в послании Курбскому: приказы исходили от него. Но за реальную, доказанную государственную измену: «В церквах же, яко ты лжешь, этого не было, а было, как сказал выше, что виновные приняли казнь по своим делам».

Но и оппозиция, конечно же, поняла, кто отдавал приказы. И для ответного демарша она сумела перетянуть на свою сторону митрополита! С выбором Афанасия царь ошибся. Он не стал помощником Ивана Васильевича, подобным Макарию. Он повернул на сближение с боярами. Возможно, ему вскружило голову высокое положение (которое ему обеспечил государь). Очевидно, постарались и церковники, связанные с боярами. Внушали опереться на Думу, критиковали войну с «христианской» Литвой как ошибочную и преступную. Стала складываться та самая схема, которую давно уже старалась спровоцировать в России литовская дипломатия. Царь — отдельно, а митрополит и Боярская дума — отдельно.