Из блокнота Николая Долгополова. От Франсуазы Саган до Абеля

А вот в лично мне с болью рассказанное другом Фишера полковником Павлом Георгиевичем Громушкиным, ему документы и изготовившим, верю на 100 процентов. Вильям Генрихович предчувствовал, что после возвращения из длинного отпуска 1955 года в СССР ждет его в США неладное. Старый друг Громушкин и провожал его в обратный путь. В аэропорт ехали вместе без жены и дочерей. Отпуск в Союзе прошел хорошо, но в машине Вили был сам не свой — нервный, встревоженный. Считал он свое возвращение в Штаты нецелесообразным. Сколько же можно, если прибыл в канадский Квебек на пароходе «Скифия» из западногерманского Куксхафена еще 14 ноября 1948 года. Наваливался на нелегала возраст, сам признавался, что теперь не тот, уже перевалило за пятьдесят. А в машине спросил совсем откровенно и настолько грустно, что у Громушкина защемило сердце: «Паша, стоит ли ехать обратно? В Америке я долго. Очень мне тяжело». А во Внукове вырвалось: «Поездка может стать последней». Были предчувствия. Подозревал своего связника Хейханена. В Москве просил начальство поскорее отозвать в Москву одного нелегала, в США здорово заболевшего, и срочно убрать спившегося радиста. Заболевшего быстро вернули домой. А с радистом замешкались. Требовался осторожный подход, никак нельзя было спугнуть. И, наконец, придумали: вызвать в Москву в связи с присвоением очередного звания. Но финн карельского происхождения выполнять приказ под всяческими предлогами не торопился.

Громушкин Хейханена знал. Говорил о нем с необычной для себя злостью: «Рейно был тот еще фрукт. Пьянствовал. Даже с женой, этнической финкой, с которой познакомился в США, дрался, да так, что как-то соседи вызвали полицию, а та “скорую помощь”, чтобы перевязать полученные в пьяной потасовке раны. Приходилось разведчику не только пьяницу сдерживать, но и взять всю работу Вика на себя — такая опасность и обуза».

Громушкин мне признался: «Впервые в жизни это говорю: Вили тогда в машине заплакал, чем несказанно меня удивил. Не в его это стиле. Я успокоил, все пошло нормально. И расстались мы хорошо. Был мой друг решителен, спокоен».

А дело закончилось предательством Вика и арестом.

Еще один сложный вопрос: пытали ли американцы Абеля? Прямых ответов нет. Но разве не назвать пыткой перенесенное Абелем после первых дней ареста? Его камера-клетка накалялась на солнце до 50 градусов. Пытка или нет? А когда домашние или гости спрашивали об этом вернувшегося домой Вильяма Генриховича, он сразу мрачнел, уходил в себя. Если дело происходило на даче, поднимался в свою комнату на втором этаже. Вечер был для него закончен.

Существует косвенное доказательство, что пытки применялись, и изощренные. Попадая в госпиталь, запрещал врачам колоть болеутоляющее. Было, видно, в американском заключении нечто такое, что заставляло терпеть адские муки, отказываясь от того, что, вероятнее всего, в США ему вкалывали насильно.

Даже в последние свои дни, когда боль стала невыносимой, противился любым уколам. Метался, стонал, хватался за голову, порывался встать. Упал на пол, и дочь с охранником не смогли его удержать.

Человек огромного самообладания, он и в американской тюрьме вел себя мужественно. Мне кажется, лучше всего это подтверждает то самое первое письмо, полученное через год с лишним после ареста его домашними. Вся переписка Вильяма Генриховича с семьей после смерти дочери Эвелины хранилась у Лидии Борисовны Боярской в старом сундуке под столом. Одной такую тяжесть ей было не поднять. И мы вдвоем выволакивали сундучище, ставили на стулья, рылись в бумагах, письмах, документах, пытаясь навести порядок в этом хранилище семейных тайн. И вот однажды выплыло и оно — то первое письмо домой, что ему разрешили отослать. Письмо от 13 июля 1958 года на простом и понятном английском, написано хорошим разборчивым почерком. Привожу послание в моем переводе:

«Посольство СССР, Вашингтон

От Рудольфа И. Абеля

Кому: Эллен Абель

Дорогая Эллен!

Впервые у меня появилась возможность написать тебе и нашей дочери Лидии. Я искренне верю, что это письмо дойдет до вас и вы сможете на него ответить.

Вероятно, человек, который доставит вам послание, расскажет об обстоятельствах, в которых я нахожусь в настоящее время. Однако будет лучше, если вы получите эту информацию от меня отсюда. Я в тюрьме, где отбываю 30-летний срок за шпионаж в пенитенциарном учреждении Атланты, в Джорджии.

Я чувствую себя хорошо и в свободное время занимаюсь математикой и искусством. Пока нет возможности заниматься музыкой, но, возможно, она появится позднее.

Пожалуйста, не переживайте слишком сильно по поводу случившегося. В конце концов, молоко уже пролилось. Лучше берегите себя и надейтесь на скорое воссоединение.

Вопрос о вашем здоровье важен. Пожалуйста, сообщите мне, как обстоят в этом отношении твои с Лидией дела.

Из того, что я слышал раньше (больше трех лет назад?), знаю, что твое состояние было не слишком хорошим. Пожалуйста, попытайся сделать все, чтобы его улучшить. Понимаю, это нелегко, но ты должна попытаться.

Напишите и сообщите мне, как дела у Лидии и ее мужа. Стал ли я дедушкой?