Избавление

За час до вечернего сумрака Рит сползла с камня и поволокла мешок с прялкой к дороге. Мимо как раз двигался очередной обоз. Она окликнула первого же возницу, который оказался старшим обоза, и показала ему горсть медяков, нарочито шамкая, что ей нужен угол любой из подвод до переправы через Ису. Возница почесал в затылке, сообщил старухе, что до переправы еще почти два дня пути, полтора так уж точно, и как бы она не померла по дороге, плохая это примета, мертвая старуха в собственной телеге, на что Рит показала ему серебряный, после чего тут же оказалась на краю телеги вместе с прялкой и обещанием кормить ее до самой границы королевства.

Через час над одалской равниной со всеми ее полями, рощами, деревнями и затаенным страхом перед происшедшим и продолжающим происходить со всей Берканой начал опускаться сумрак, и Рит, которая так и сидела на краю подводы, наконец почувствовала невыносимую пустоту внутри и заплакала.

— Ты что, мать? — оглянулся возница, верно последние лучи солнца блеснули на мокрых щеках Рит.

— Девоньку одну оплакиваю, — ответила она. — Была хорошая девонька. А теперь нет ее. И мне без нее плохо.

— Потому и с места сорвалась? — понял возница. — Ничего не поделаешь. Наверное, такая же старушка, как и ты? Время не обманешь. Была и нет. Смирись. Все там будем. Рано или поздно.

— Я понимаю, — проскрипела в ответ Рит и подумала:

«Лучше поздно, чем рано».

* * *

Смотреть по сторонам было довольно интересно. Особенно с утра следующего дня, когда обоз миновал рощи и перелески и пополз по тракту, на котором деревня следовала за деревней. Тем более что берканцы довольно сильно отличались от фризов. Они были, похоже, не настолько аккуратны и обязательны, как фризы, но трудились явно не меньше последних. И дома их были не столь вылизаны, и вымеренные изгороди заменяли кривоватые плетни, но как и во Фризе — на полях паслись дородные стада, в палисадниках пестрели цветники, а в полях поднимался будущий урожай. Трижды в день Рит получала в руки чашку берканского наваристого супа и ломоть хлеба, а возница не реже чем через час оглядывался и спрашивал старушку — не надо ли придержать лошадь, чтобы бабушка отлучилась по нужде, старый как малый, где застигнет, там и присядешь, на что Рит только мотала головой и скрипела, что она как все, нечего тратить на нее ни время, ни собственную доброту.

Этот возница, похоже, был добрым человеком, поскольку уже ранним утром следующего дня подъезжая к переправе, плутая по улочкам большого одалского села, продолжал оглядываться на нее и говорить с ней о чем-то, а она, отвечая ему невпопад, вдруг поняла, что у старушеского бытования есть одно большое преимущество. Ее не замечали. Нет, на нее никто не пытался наступить, когда она сползала с телеги на недолгих стоянках, ее никто не сшибал с ног, но ее не замечали. Она с ее морщинами и нарочито согнутой спиной была для всякого вокруг словно пустое место. Или, скорее чем-то вроде придорожного куста. Она была никому не нужна и всякому могла стать противна. Конечно, только с той минуты, когда попытается обратить на себя внимание или обратится с какой-нибудь просьбой. С другой стороны, разве не подходили к ней добряки, когда она сидела на обломке менгира рядом с такими же нищими? Подходили. И подходили для того, чтобы сунуть монету именно в ее кулак. Может быть, не стоило думать о людях плохо? Да и этот возница… Не серебряный же он отрабатывает?

Вскоре путь был закончен, за домами блеснула река, и возница придержал лошадь у мытарской будки на низком берегу, который был застроен сараями и какими-то навесами. Окрикнул подводы, следующие за ним, и обернулся, чтобы сообщить бабушке, что пришла пора расставаться, но Рит уже на подводе не было. Она сползла с нее едва ли не на ходу, стянула мешок, заставив проезжающего мимо верхового расширить глаза, уж больно ловко дряхлая бабка управлялась с громоздкой поклажей, и нырнула в проулок между сараями. Внимания мытарей или одалских дозорных ей точно было не нужно.

Через десять минут она уже ковыляла вдоль воды, выбирая, на какой лодке ей лучше переправиться на левый — высокий берег реки, которая и в самом деле раскидывалась здесь едва ли не на половину лиги, и одновременно разглядывала и белые городские стены на той стороне, и белые башни, и белых чаек, что галдели над головой. И в самом деле, море было рядом. Во всяком случае ветер с устья реки нес как будто соленые брызги и запах прелых водорослей.

Наконец, лодочник нашелся. Он поинтересовался, что забыла в этакую рань пожилая женщина на другом берегу реки и есть ли у нее подорожная, а то ведь по дури можно и ярлыка на перевозку лишиться, минуту с трудом разбирал буквицы на показанном ему пергаменте, после чего подхватил мешок Рит и, сетуя, что в старухе в чем только душа держится, а волочет она за собой этакую тяжесть, разместил ее в лодке. Сел на весла и, поклонившись покидаемому берегу, пробормотал наверное привычную присказку:

— Не поминай лихом, Одала. Я ненадолго в Исану и снова вернусь к тебе, хоть ты и не родная сторона.