Избранное

Наконец появляется Санду. Он пришел поздно, когда уже и Винтилэ не выдержал и решил, что пора садиться за стол. Санду вошел, улыбаясь, швырнул плащ на вешалку, похлопал отца по плечу, поцеловал мать в лоб, приветливо махнул рукой Андрею и занял свое привычное место за столом, рядом с Маричикой, состроив ей рожу так, словно он никуда отсюда и не уезжал.

— Люблю салат из сельдерея.

У Винтилэ застревает комок в горле. Как, и это первые слова их сына после столь долгой разлуки?

— Рассказывай, Александру, — дружеским тоном говорит Магда, — рассказывай, как дела?

Вот как надо разговаривать с детьми, думает она. Не следует показывать, что обижаешься на их маленькие проступки и дерзости, как это у нас происходит с Маричикой. Ведь они — другое поколение, другой мир, и чтобы стать им ближе, нужно отказаться от старых манер и привычек.

— С каких это пор ты зовешь его Александром? — ворчит Винтилэ.

А разве не этим именем подписывается он под стихами? «Санду» исчез, его больше нет, сегодня к нам приехал поэт Александру Чобану. Или ты хочешь, чтобы его и другие называли этим мальчишеским именем?

— Моего сына зовут Санду.

Лучше бы я этого не говорил. Лучше бы я вообще ничего не говорил. В этом доме мне не следует произносить ни слова. Вон как он посмотрел на нас обоих, наш сын, с какой издевкой и наглостью. Вернулся домой, как в старый провинциальный цирк, где дряхлые клоуны еще пытаются кувыркаться. Теперь он ждет, когда мы продолжим. Сегодня я не произнесу больше ни слова.

— Возьми себе еще салата, — тихо говорит Лилиана. — Я думаю, тебе и жареная баранина понравится.

Вот как. Все они так и кипят. Магда ждет не дождется узнать об успехах Санду, Винтилэ смертельно обижен, я чувствую это, а на Маричику Санду даже не взглянул, и это ее, конечно, задело, хоть она и не подает виду. Все они так и кипят. Страдают и злятся. А я, я, которая только и жила что их радостями и печалями, я уже не с ними. Вы, мои родные, моя семья, вы так далеки от меня, в тысячах и тысячах километров, и я едва различаю вас сквозь туман, едва узнаю вас. Вот племянница, которую я любила, вот мой племянник, которого я учила читать, вот мой зять, с его душевными муками, которые я всегда умела угадать, человек, с тех пор как я помню его, чувствительный и легкоранимый. Что мне теперь до вас? Что мне до вас? Здесь, рядом со мной, сидит источник всех красот мира. Он наливает мне воды в стакан, его рука нечаянно касается моей, и мне становится тепло, так тепло, так хорошо, что я перестаю ощущать себя, я вобрала в себя вселенную, и эта вселенная сияет, и я тону в ее сиянии. А как это было тогда, давно? Да-да, кажется, так же, не помню, и вся молодость возвращается ко мне, щедро, как высыпают яблоки из доверху наполненной корзины. Я становлюсь сказочно богатой. Вот он встает, идет в кабинет за сигаретами для Магды. Он выходит из комнаты и уносит с собой мою жизнь. Как уносит с собой жизнь морской отлив, оставляя позади голую, песчаную пустыню. Вот он возвращается. Прилив, нахлынувший тысячью волн и вновь наполнивший пустыню дыханьем и жизнью. Сейчас, сейчас мне следовало бы умереть, пока я жива. А не потом, когда я умру и призраком стану бродить среди вас, люди, с которыми я провела мою жизнь. Мне хочется взглянуть на него украдкой, так, чтобы никто не заметил, чтобы он и сам не заметил, взглянуть на его высокий лоб и точеный подбородок, такой совершенный, что еще один какой-нибудь штрих нарушил бы этот прекрасный изгиб линии.

— Я приехал поработать, — говорит Санду. — Надеюсь, никто не будет возражать, если я снова займу свою комнату, не так ли? Маричика, поди, только того и ждет, чтобы вернуться к Лилиане. Ее и спрашивать нечего.

— Само собой разумеется, Александру, если тебе нужно работать. А что ты будешь писать?

Маричика вся клокочет. Для матери это само собой разумеется, для всего мира само собой разумеется, что если приехал Санду, этот семейный поэт, этот приготовишка, ничего еще не доказавший, дерзкий, нахальный, то она, бездельница, должна, конечно, тут же освободить ему комнату, перебраться к тетке. Для них главное — чтобы человек работал или делал вид, что работает, набивал бы себе цену, и они сразу же расчищают для него место, отстраняя других, как сметают ребром ладони крошки со стола, чтобы поставить вазу с цветами. Ладно уж, она не станет волноваться из-за этого, она соберет свой скарб, свою помаду, сапоги, белье, переберется к Лилиане, и та станет пялить глаза и ужасаться, когда она, Маричика, будет одеваться, уходить, поздно возвращаться и когда она время от времени что-нибудь да ляпнет во сне, потому что, как утверждает Джили, она разговаривает во сне, причем говорит иногда такое, от чего залилась бы краской и старая сводня.

— Мне-то что, мне все равно. Человек, который дважды провалился на экзаменах…

— Жаль, что я за тебя не учился, уж я бы сдал, — насмешливо замечает Санду, скаля зубы, как молодой волк. — Что я хочу писать? Поэму, конечно. Сейчас самое время выбросить на рынок маленькую атомную бомбу, маленький спутник и заткнуть кой-кому рот.