А гостю, высоко ценимый,
Подносят кофе растворимый.
…В полуподвале возле Пушкинской
(Владельцу — двадцать пять годов),
Как на вокзале и в закусочной,
Бывали люди всех родов.
Любым актрисе и актеру
Был дом открыт в любую пору.
Конферансье Василий Брамс
Травил в передней анекдоты.
Стожаров, постаревший барс,
На кухне жарил антрекоты.
Прихрамывая, в коридор
Вползал с трудом историк танца
И сразу ввязывался в спор
О смысле раннего христианства.
Вбегали Мюр и Мерилиз,
Соратники в драматургии.
А также многие другие.
Здесь царствовала Инга Ш.,
Звезда эстрады и душа
Застолья. За талант и тонкость
Ее любил в ту пору Кломпус.
Точеней шахматной фигурки,
Она крапленые окурки
Разбрасывала на полу.
При ней потели драматурги,
Томясь, как турки на колу.
Был в той ватаге свой кумир —
Поэт Игнатий Твердохлебов.
Взахлеб твердила наша братия
Стихи сурового Игнатия.
(Я до сегодня их люблю.)
Он был подобен кораблю,
Затертому глухими льдами.
Он плыл, расталкивая льды,
Которые вокруг смыкались.
Мечтал, арктический скиталец,
Добраться до большой воды.
Все трепетали перед ним.
А между тем он был раним.
Блистательное острословие
Служило для него броней.
И он старался быть суровее
Перед друзьями и собой.
С годами не желал меняться
И закоснел в добре, признаться,
Оставшись у своих межей.
А мы, пожалуй, все хужей.
Как проходили вечера?
Там не было заядлых пьяниц:
На всю команду «поллитранец»
Да две бутылки «сухача»,
Почти без всякого харча.
(Один Стожаров, куш сграбастав,
Порой закладывал за галстук.)
И вот вставал великий ор
В полуподвальном помещенье.
И тот, кто был не так остер,
Всеобщей делался мишенью
И предавался поношенью.
Внезапно зачинался спор
О книге или о спектакле.
Потом кричали: «Перебор!» —
И дело подходило к пенью.
Что пели мы в ту пору, бывшие
Фронтовики, не позабывшие
Свой фронтовой репертуар?
Мы пели из солдатской лирики
И величанье лейб-гусар —
Что требует особой мимики,
«Тирлим-бом-бом», потом «по маленькой
Тогда опустошались шкалики;
Мы пели из блатных баллад
(Где про шапчонку и халат)
И завершали тем, домашним,
Что было в собственной компании
Полушутя сочинено.
Тогда мы много пели. Но,
Былым защитникам державы,
Нам не хватало Окуджавы.
О молодость послевоенная!
Ты так тогда была бедна.
О эта чара сокровенная
Сухого, терпкого вина!
О эти вольные застолия!
(Они почти уже история.)
Нам смолоду нужна среда,
Серьезность и белиберда
В неразберихе поздних бдений,
Где через много лет поэт
Находит для себя сюжет
Или предмет для размышлений…
Когда веселье шло на спад,
Вставал с бокалом Юлий Кломпус,
Наш тамада и меценат.
И объявлялся новый опус,
Что приготовил наш собрат;
Или на ринг рвались союзники
По жанру Мюр и Мерилиз;
А иногда каскады музыки,
Как влага свежая, лились.
Я помню дивную певицу.
Бывало, на ее губах
Смягчался сам суровый Бах
И Шуберт воспевал денницу.
Звучал Чайковского романс.
(Казалось, это все про нас.)
Однажды, в предрассветный час,
Я провожал домой певицу.
В напевах с ног до головы
Брели мы по Москве Москвы.
И сонный Патриарший пруд
Был очевидцем тех минут…
Благодаренье очевидцу!
(Откуда вдруг она взялась,
Поэма эта? Полилась
Внезапно, шумно и упрямо,
С напором, как вода из крана.)
Часть II
Сюжет
Сказать по правде, Инга Ш.
Была стремительная женщина.
И потому она божественно
Откалывала антраша.
После концерта, где успех
(Ей показалось) был неполным,
Она себе сказала: «Эх!»
И укатила к невским волнам.
А Кломпус без нее и дня
Не мог прожить. И, у меня
Заняв деньжат, оформил отпуск.
И в мыле, с розами, в пылу
Махнул на «Красную стрелу».
Но не предвидел Юлий Кломпус,
Что это был опасный шаг,
Что так же, как в известной повести,
Случайно оказавшись в поезде,
Войдет, купе окинет взглядом…
(«Одернуть зонт,— как Пастернак
Сказал,— и оказаться рядом».)
Небесный гром! Она была
Красавица. И так мила,
Что описать ее не смею.
(И я был очарован ею
Когда-то. Давние дела!)
Красавица была женой
Профессора Икс Игрек Зетова
(Давно мы знаем из газет его).
Он был учен, и отрешен,
И напрочь юмора лишен,
И, видно, в результате этого
Предполагал, что он «лицо»
И у него в порядке все.
Знакомство. Общие знакомые.
— А для кого же ваш букет?
— Для вас! — стремительный ответ.
— Запасливость? Не потому ли
Он чуть завял и запылен?
— Для вас! — вскричал влюбленный Юлий
И вдруг увидел, что влюблен.
Ох! Тут он был великий мастер
И распускал павлиний хвост.
Он голубые изумруды
Поэзии — метал их груды
И воспарял до самых звезд.
Хоть речь его была бессвязна,
Но в ней был ток и был порыв;
Каскады афоризмов, рифм
Он расточал разнообразно
И, красноречье утомив,
Вдруг опускался на колено
И задыхался вдохновенно:
— Вы не моя! Но я счастлив!..
Конечно, Кломпус в этом — ас
(Таких и нет уже сейчас),
Но, на колено становясь,
Был Юлий искрен до предела.
(А искренность решает дело.)
Как свечка от жары истаяв,
Она не смела молвить «нет».
(Простит ли мне редактор Паев
Столь легкомысленный сюжет!)
Уже разнузданная страсть
Над ней приобретала власть.
Но, впрочем, это было после.
И там-то весь сюжет. А это
Покуда и не полсюжета,
Когда они плывут по Невскому
Сквозь человеческий поток
И наш герой рукою дерзкою
Александр Васильевич Сухово-Кобылин , Александр Николаевич Островский , Жан-Батист Мольер , Коллектив авторов , Педро Кальдерон , Пьер-Огюстен Карон де Бомарше
Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Античная литература / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги