Избранное. Статьи, очерки, заметки по истории Франции и России

Это была одна из последних депеш маркиза Верака в качестве посланника Людовика XVI при дворе Екатерины II. Он давно уже просил короля предоставить ему отпуск для восстановления здоровья, расстроенного суровым климатом России. В последних числах августа 1783 г. Верак получил радостное известие, что просьба его, наконец, удовлетворена, а 3 ноября 1783 г. выехал из промозглого Петербурга, сдав дела секретарю посольства Кайяру, назначенному поверенным в делах Франции в России.

В первом же донесении министру иностранных дел Кайяр констатировал сохраняющиеся в России предубеждения в отношении Франции: «Боюсь, что Россия не сумеет оценить услугу, которую Король предлагает ей оказать, – писал он. – Она далека от того, чтобы приписать эти благие намерения его великодушию; она считает их вынужденными или объясняет их страхом перед двумя императорскими дворами, а то и неспособностью помешать им в их намерениях. По меньшей мере ясно, что последняя инициатива Франции, которая, казалось бы, должна была смягчить настроение умов при петербургском дворе, не произвела здесь никаких перемен в отношении к нам. Теперь это уже не только сдержанность или досада, сегодня это еще и постоянная озлобленность против нас…»[242].

В чем-то Кайяр, безусловно, был прав, в частности, когда писал, что в Петербурге склонны видеть в миротворческих инициативах Франции признаки ее слабости, а не одного лишь «природного добросердечия» Христианнейшего короля. Но в целом он преувеличивал степень недоброжелательства по отношению к Франции. Тем более не было там и «постоянной озлобленности» против нее; скорее привычное недоверие, учитывая особый характер франко-турецких отношений.

Во всяком случае, сама Екатерина II не проявляла готовности воспользоваться «добрыми официями» Христианнейшего короля и его дипломатов в урегулировании ее конфликта с султаном из-за Крыма»…Теперь прямо настал тот момент, – говорилось в рескрипте императрицы И.С. Барятинскому и А.И. Моркову, – где он, граф Вержен, и личное искусство свое и доброжелательство Двора своего о сохранении мира между Россией и Портой, а потому, может быть, и общего для всей Европы покоя, деятельным образом доказать может, обращая кредит и инфлюэнцию посла, графа де Сен-Приеста, на воздержание турков от разрыва, который, по всем исчислениям, скорее им в напасть, нежели в пользу, быть может, и на преклонение их к полюбовному с нами соглашению, которым, конечно, навсегда уже оградится мир Наш с нею от всякого потрясения»[243].

Едва ли не в тот же день, когда Екатерина подписала процитированный рескрипт, она узнала о предстоящем отзыве из Константинополя графа де Сен-При, который умиротворяюще влиял на турок, в частности склонил их к подписанию в марте 1779 г. Айналы-Кавакской конвенции, и о назначении туда графа Шуазеля-Гуфье, известного откровенной неприязнью к России. По всей видимости, такая перемена не укрепила доверия императрицы к французской дипломатии, хотя и после этого она не отвергала ее услуг в «скучном крымском деле».

Судя по донесениям русского посольства из Парижа, Вержен продолжал усилия по поддержанию мира между Россией и Турцией: «Франция прилагает искреннее старание при Порте к приведению ее по настоящим нашим татарским делам к дружелюбному окончанию…» – сообщал князь Барятинский 15 (26) октября 1783 г. «Я от всего сердца желаю, говорил французский министр русскому посланнику, – чтобы турки нашим дружеским советам последовали. По совести сказать, всем державам надобно прилагать старание удерживать генеральное спокойствие, а Порта теперь более всех должна быть осмотрительной, ибо никто, конечно, не может предположить, что из сей войны последует и как далеко пламя оной распространится»[244]

.

При этом Вержен постоянно напоминал Барятинскому и Моркову, что хотя Порта и не понесла территориального ущерба от присоединения Крыма к России, «но что, однако ж, не менее тем подвергается опасности своего падения и что сохранение оной в ее целости интересует политическую систему всей Европы». Вержен особо подчеркивал, что «в сем деле таковым образом мыслит Король, Министерство и вся французская нация»[245].