Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

«В чем кощунство песни Вальсингама? Хулы на Бога в ней нет, только хвала Чуме. А есть ли сильнее кощунство, чем эта песня? Кощунство не в том, что мы, со страха и отчаянья, во время Чумы – пируем (как дети, со страха, смеются), а в том, что мы в песне – апогее Пира – уже утратили страх, что мы из кары делаем – пир, из кары делаем дар, что не в страхе Божием растворяемся, а в блаженстве уничтожения. Если (как тогда верили все, как верим и мы, читая Пушкина) Чума – воля Божия к нас покаранию и покорению, то есть именно бич Божий. Под бич бросаемся, как листва под луч, как листва под дождь. Не радость уроку, а радость удару. Чистая радость удару, как таковому. Радость? Мало! Блаженство, равного которому во всей мировой поэзии нет. Блаженство полной отдачи стихии, будь то Любовь, Чума – или как их еще зовут. Ведь после гимна Чуме никакого Бога не было»[84].

Я не знаю, как относительно Пушкина… Думаю, что это не однозначно. Но относительно себя Цветаева предельно и беспощадно точна.

Грехом, кощунством было не то, что она не испугалась бездны, стихии, Чумы или любви. Грехом и кощунством было упоение стихией до гибели в ней и упоение гибелью. Полное подчинение стихии – до «дальше некуда». И вдруг – оторопь и протест – с самого дна души. Душа опоминается и ужасается. Она чувствует, что перешла грань. Она знает, что так нельзя.

Но как можно? Как нужно? Этого она не знает. Знает только, что так – нельзя.

Молодец, краше которого нет, – упырь. И героиня это знает с самого начала. Не обманывалась. Не принимала его за светоносного ангела. Все они – эти бывшие светоносные – упыри, воры. Они крадут огонь жизни. Сами они жизни не творят. И потому жизнь в них время от времени иссякает. Демон, нечисть, использует свое могущество, чтобы вечно красть жизнь, присасываться и пить чужую жизнь, чужую кровь…

Тоскующий демон – это голодный вампир. Он идет к самым прекрасным, ангелическим душам, чтобы их выпить и жить… жить самому…

Так пришел лермонтовский Демон к Тамаре. Так, может быть, приходит Ставрогин и к Лизе, и к Даше, и к Марье Тимофеевне. Оба они и другие, после них – так же пробовали пить жизнь жалевших, любивших их.

Цветаевский упырь – совсем не новость в русской литературе. Только теперь заговорила сама обольщенная. Сама Тамара, может быть, в тот момент, когда ангел с демоном спорят за ее душу…

Лермонтовский ангел сказал: «Она страдала и любила, И рай открылся для любви». Но что за этим стоит? Что это значит? И в самом ли деле злой дух побежден?

Пока зачаровывает, не побежден! Но пока остался хоть один атом сопротивления, он не победитель.

Маруся – в первой части поэмы – не сопротивляется. Только в самом начале она не знала, кто ее Молодец. Но кто бы ни был, – она целиком у него в плену. И когда узнала, это ничего не изменило. Так же пленена им, знающая, как и незнающая. Но теперь знает и потому ответственна. Более того, он же сам просит бросить его, заклясть: не губить свою душу. Не слушается. Он и сейчас есть ее душа.

И вот она – демоническая подмена. Не тот, а притворяется тем

. И пока притворяется, все просьбы заклясть его, бороться с ним – лукавство. Он – лукавый. И чем правдивее, тем лукавее…

Ветер, да ивы.Тихий, не дерзкий.Голосом льстивым:– Выслушай, сердце!В кротости просим!Милости райской!

Встану с допросом –Не отпирайся!Брось свою хитрость! –Сердце, клянусь!Прахом рассыплюсь,Ввек не вернусь!(Рученьки сжаты,

Ноженьки ноют).Нашего братаПравдою кроют!До сердцевины,Сердь моя, болен.Знай, что невинен.Знай, что неволен.